— Куда мне!.. Да ну!.. Хоть бы пяток лет еще проскрипеть!
И нарочито суеверно — ох-ах! — Вась-Василич кривил узкий, лукавый рот:
— Хоть бы за семьдесят переползти на карачках.
А поутру честные рыбацкие россказни. Сошла с крючка щука. Окунь в полкило… Окунь кувыркался уже на берегу, уже в траве!.. Свяжи-ка ему руки, чтобы он не показывал, какой был окунь… Шли к реке проверить донки. Речка невелика и вполне подмосковна. Однако же у Виктора Сушкова два окуня. И у Вась-Василича два. А у меня аж три, и каких крупных!
Зато у одинокого Одинцова полный штиль. Три окуня — это не пережить! Три — это слишком, с ума сойти… Виктор Олегович Одинцов сердится:
— Мерзкий везун! — грозит пальцем в мою сторону бывший фотограф.
Мы смеемся. А он (инерция вчерашнего разговора) опять вспоминает о своих живучих дедах. И стращает меня:
— За везучесть — заплатишь. За каждого окуня по десятке… Тебя я переживу на тридцать лет — ты хорошо слышишь?
Смеемся…
Как раз восход. Река, а с ней и зелень вокруг — все озаряется. Берег сияет. Чего тут мелочиться! Да переживи на сколько хочешь!.. Солнце на реке — это и есть сто лет.
Виктор Одинцов иногда приходит в свое бывшее фотоателье. Приходит — но не входит. Там нечего делать долгожителю… Он рассматривает с улицы новых там девиц. Они на своих боевых местах. Они все новенькие… Увы, уже нет над ними его былой маленькой власти. Разумеется! Нет и былого удовольствия выбрать. Жизнь меняется! Однако большое окно (большое стекло без единой трещины) все то же. Прищурясь, можно отлично рассмотреть молодых тружениц, так ловко устроивших свои попки на вертящихся стульях. Смотри или не смотри — стекло прозрачно! Вроде бы оценивая рекламные снимки, седовласый Виктор Олегович Одинцов еще и еще постоит там. Посмотрит, а почему нет?.. Он никуда не торопится.
...Виктор Сергеевич Сушков, пенсионер, шестидесяти восьми лет, умер у себя дома — в одночасье и во сне. Не дернулся, не разбудил жену. Никого не всполошил… Сонный и счастливый умер.
Врачи объяснили родным уже после — инсульт.
Во сне, как и обещал. Ну да, со сроком он несколько напутал и поспешил. Поторопился. Это правда… А сравнительно с дедами он даже сильно забежал вперед. Бывает. Зато — во сне.
Умер и умер, и было бы как обычно… Поплакали б, сожгли, всё как у людей. И жили бы дальше. Не он первый... Если бы не один тонкий момент. Нашли завещание. Оказывается, Виктор насчет возможной своей смерти оставил несколько строк.
Скорее всего, это была импровизация, этакое нечто, некий всплеск его души. Фантазия! Продолжилась, скорее всего, та же забава в написании красиво сочиненных бумаженций — заигрывание с будущим. (Игра своих героев не забывает!) Сел — и готово. Не зная, в сущности, зачем. Настрочил… А просто так.
И лучше б, разумеется, это его краткое сочинение не нашли вовсе или нашли попозже. Лучше бы всего, если бы после похорон. Какое-то время спустя.
Но теперь сюжет заработал: родная сестра Виктора, дама положительная, учительница средней школы, увидела на листке кольнувший ей сердце знакомый почерк. Наклон букв, узнаваемый ею с детства. Прочла. Вот оно что!.. Виктор, ее старший брат, в здравом уме и твердой памяти написал, что после своей смерти он ЗАВЕЩАЕТ — он просит похоронить его в родном Оренбуржье, в разрушенной деревне, где жили по сто лет деды и где уже давным-давно нет ни одного дома, ни стен, ни даже одиноко торчащих печных труб. Но все же там есть кладбище… Пока что есть… Остатки старого кладбища, которое он, Виктор, года два назад посетил с большим интересом.
Виктор Сушков и в игре (а я уверен, что завещание было игровое) оставался романтиком. Виктор прибавил подходящий к случаю образ. (Увиденный им на кладбище.) Мол, покосившиеся там кресты, как пьяные.
Виктор Сергеевич даже счел их старинным счетом. Он не написал, что их восемь или, скажем, около десяти. Он сделал приписку: мол, их, неупавших, мало… Маловато уже там осталось — их меньше дюжины . Крестов.
Как ни люби, а оторопь взяла. Поплакали, погоревали, однако же, перечитав заново про дюжину стареньких крестов, которые отсюда за тысячу километров, вдова Виктора Сушкова и его дети (взрослые уже) призадумались. Дело-то трудное. А с временем известная напряженность. Умерший не мог лежать долго. Лето. Солнце. Всласть не полежишь.