Из полуэкстатического, бурного потока образов и событий сюжет можно вычленить примерно такой. Федор, молодой человек, жил себе обычной, нормальной жизнью, да стал вдруг задумываться: а что дальше? Что будет лет через десять — пятнадцать — ясно: жена, дети, дом, водка (на экране кривовато нарисованный “шикарный” дворец, на лужайке перед дворцом детишки через скакалку прыгают, Федор вальяжно сидит за столом с рюмкой). А после, когда все кончится (силуэт Федора вырезается, остается на этом месте черная дырка)? Чернота? Пустота?
А тут еще несчастье случилось. Поехал Федор с друзьями на дачу — день рождения отмечать, а в доме газовый баллон взорвался. Все погибли, герой чудом выжил — покурить в это время вышел. И решил Федор, что остался в живых не случайно, что есть у него какое-то предназначение. Тем более, что в беспамятстве подобрал на руинах чудом же уцелевшую бумажную иконку Серафима Саровского.
Федор ушел от людей, поселился в лесу, в землянке, питался травой, чтобы не спать — висел на цепях. Страшный стал, грязный, заросший, как бомж, а толку чуть. Спать хотелось все время, голод и холод одолевали, тоска не проходила, и ангелы, как Серафиму Саровскому, не являлись. В общем, Федор уморил бы себя окончательно, если б не подобрал его живший в лесу по соседству старец — о. Илларион. Этот старец — сухонький, седенький, в серой скуфеечке и аккуратно залатанной телогрейке, с лицом, покрытым затейливым лабиринтом морщин, и серыми, пронзительными глазами — Федора выходил, вылечил, научил молиться: велел набрать камешков — белых и черных и по камешкам Иисусову молитву читать. Три тысячи молитв в день — ни больше ни меньше. И постепенно Федор стал чувствовать теплоту в сердце. И увидел однажды розовое небо и розовую землю — красота несказанная! Думал, что теперь так будет всегда. Но не тут-то было…
К старцу приходили разные люди. Один — бывший зэк, теперь бизнесмен, Михалыч — очень Федора невзлюбил. “Ты, — говорит, — к старцу не лезь. Он мне как отец”. Даже бабу привел — Федора искушать. В оставленный бабой кочан капусты Федор, мучимый плотским бесом, впился зубами, целовал и грыз его, по полу катаясь. А старца в ту ночь убили. И глаза выкололи. Кто — непонятно. Милиция понаехала, провели опознание, Федору повестку вручили, велели в город явиться.
И Федор отправился. Не в милицию, конечно. Просто скучно ему стало в лесу без старца, тоска напала, как раньше. Приехал он в город, зашел в церковь, куда “на отчитку” собрались все окрестные бесноватые, и там увидел молодую женщину Ирину с больным сыном Вадиком, который голоса слышал (от лица Вадика и ведется рассказ). Мальчик из церкви куда-то пропал, Ирина в панике: “Сына моего не видели? Лет двенадцати, в клетчатом пальто?” А Федор ребенка в лесу отыскал: стоит Вадик перед огромной березой и взглядом дерево валит. Ну, или береза сама валится, а он внизу стоит — смотрит. И взгляд такой тяжелый, как у девочки в фильме “Сталкер”. Федор еле успел мальчика из-под березы вытолкнуть. Спас. И адрес прочел, пришитый к подкладке клетчатого пальто; видно, Вадик часто терялся.
А потом на Федора напали собаки, он побежал от них, увяз в болоте и попал в лапы к Михалычу, который со своими подручными тоже тусовался в лесу. Его дружки висели в огромных сетках на дереве — протрезвлял он их так. (Что бы им всем в лесу делать? Не иначе как это со старцем связано...) Впрочем, над Федором Михалыч в этот раз смилостивился. Велел развязать, в милицию не сдал, обул, одел и потом взял к себе на работу, на стройку.
Оказавшись в городе, Федор по адресу отыскал Ирину. Пришел как раз в тот момент, когда Вадик в ванной закрылся и под водой лежал не дыша. Федор дверь вышиб, Вадика из воды вытащил, потом шкафчик кухонный починил, да так и остался у них жить. Вадик при нем гораздо осмысленнее себя стал вести. Жили они, кажется, хорошо. Во всяком случае, эпизод катания со снежной горы на автомобильной покрышке преисполнен безоблачного, абсолютного счастья. Но тут возле горы на реке встретился им Михалыч: он в прорубь нырял и других заставлял, развлекался. Федора тоже поймали, к проруби отнесли на руках. Он с обреченным видом в полынью погрузился, а выплыл из другой — метров за десять. И этим уже совершенно потряс воображение мальчика.