А Даша — нет. У нее все было. Руки, ноги. И рукой она тянула меня от окна… Старый кретин! Идиот!
Стало дымно… Белесая пыль плавала вокруг. Как в тумане. И Даша куда-то исчезла. (Должно быть, нырнула в кабинет. И где-то рылась в ящиках очередного стола… Искала свое…)
Я был в длинном пустом коридоре… Весь дом гудел и вибрировал от разрывов.
Она так и не нашла. Ее глаза… Зрачки!.. Ломка началась еще при обстреле. Я был рядом… Первое, что я тогда увидел, — гримаски! — дерганье мускулами лица… В ломке есть чувственность. Есть что-то грубо притягивающее… И пугающее… Закусыванье губы, вскрики, странная дрожь в паху — вот, мол, она вся на виду — природа женщины. Снаряд разорвался так близко, что Даша раз и другой подпрыгнула всем телом. Она на ладонь взлетела над шахматным ковром. “Но-но!” — сказал я ей машинально.
Сидел рядом с Дашей — а законтуженные мысли мои катились (сладко и очень живо) в сторону некоего кино. Да, да, так и было… Старики моего призыва все еще впадают в былой пафос: нет-нет и думают, какая из их блеклой жизни могла бы получиться кинуха. И я впал… Я грезил. Как, мол, здорово все происходящее можно было бы показать этим молоденьким, этим придурошным next. Ох и кино! По Дому вовсю стреляют, бабахают (исторические!) снаряды, по коридорам скачут половинки кирпичей… Грохот… Сыплются оконные стекла… А в углу, в одном из тихих закутков, стонет молодая женщина. У молодой и красивой женщины муки и боль: ломка.
Вроде как здесь страдает молодая и красивая новая Россия, переламывая в себе (ломка!) вековую наркозависимость. От тоталитаризма, разумеется. Ух и ломка. Ох и кино. А рядом с девицей старый хрыч… Но тоже со смыслом… Старый я — это собственной персоной старая Россия, которая не против молодой. Совсем даже не против. Но и помочь ей ничем не может — только вот водицей из стакана кропит, брызг! брызг!.. священнодействие стариковской сухой руки. А? Каково?..
Контуженый старик улыбался. Это я сам себе улыбался и даже хмыкал в усы, ловя кайф. Старикашка был счастлив тем, что как-никак он тоже оказался, остался внутри этого фильма — внутри, а не вовне. Пусть даже простецкий статист, пусть массовка.
Снаряды рвались… Залпы… А мне — хоть бы что… Как в вате... Я сидел с Дашей рядом и счастливо улыбался своей контузии и своей продолжающейся кинухе. Хорошо помню.
Ломка продолжалась и тогда, когда обстрел кончился. Вечер... На ковре в светлую шахматную клетку. Настоящий колотун!.. Даша вскрикивала и билась, подпрыгивая всем телом. Ночью на том полуразвернутом кабинетном шахматном ковре ее наконец прихватило по-настоящему. За долгую жизнь я десятки раз видел мучающихся алконавтов… И алкашей бездомных навидался, и людей вполне солидных. Видел и морфинистов… Но молодую девчонку, начинающую, прихваченную зависимостью, видел впервые. Как узналось после, баловалась и кислотными марками, и беспорядочно порошками. Пока что как дурь… Полночи я смотрел, как ее, бедную, бьет. “У-ууу! У-уааа!” — страдала в голос. И такая красивая!
Ломка, наркотическая зависимость, дозняк — это всё дела не моего поколения. Это дела будущих. Это next. Так что я понятия не имел, как или чем тут помочь. Но в старом человеке всегда сидит некий антипожарный зов и импульс — и почему-то всегда первая мысль о воде. Я поспешил поискать. Стакан я где-то видел… на столе… В памяти ожил один из пустых кабинетов — поднос, графин, стаканы, — я кинулся туда, нашел!.. прихватил там графин — и в туалет. Туалет я тоже помнил, пробегал мимо несколько раз. Струйка из-под крана, по счастью, ожила. Еле-еле… Свет вырублен. Еле-еле, но струилась.
Когда я попробовал поднести воды к ее губам, Даша едва не откусила стекло стакана — клацнула зубами, раз-два…
Уснула… В третьем часу ночи… Я еще раз смотался за водой (чтобы ночью иметь впрок). Шел с графином по пустому битому коридору. Редкие лампы автономного света…
Я шел и поддавал ногой выскочившие из пола паркетины. Раз за разом. Нечаянно… Паркетина скользила… Улетала куда-то вперед… Вдруг там, впереди, мне послышался шаркающий шаг. Кто-то шел навстречу.
Из полутьмы появилась старуха, толкающая тележку. Саму тележку было не слышно, на мягком ходу… Я удивился. Ну дает, труженица!.. Старуха собирала с пола таблички с написанными (с начертанными) фамилиями. Их уже с кабинетов сняли, выковырнули, сбросили… Но, видно, и на полу они — вполне читаемые — представляли бывшим начальникам некое неудобство (неконкретную опасность). Я восхитился. Потрясающе!.. Старуха-трудоголик просто находка для всех нас в середине всякого смутного действа — старуха-перемена!.. Она подняла с полу и бросила в свою тележку очередную табличку. Этакая итоговая старуха!