А сам пропал. В Сибирь вроде опять подался. Здоровья-то в ём — ого-го! Да и кровушки попил не однажды, это верно. Теперь, люди калякают, бессмертным от той кровушки стал. Как Нестор Махно или даже как сам царь Николай Романов. Гуляет себе ныне на Иртыше. Говорят, в Тобольском видели его. Стоит в рубахе на паперти и всю дорогу одно шепчет: „Грех воровать — да нельзя миновать...” Сюда б его, к нам! Потому как что у нас пришлые люди творят — не приведи Господь”, — писал обезумевший от горя Юхим.
“А корни Гнашкины вырезные я с ворот его снял. У себя дома приспособил. Скучно мне без Василисы-покойницы. Даром не верил я ей. А теперь померла — так верю... Приезжай, племяш. Хоть ты и троюродный, а приезжай. Духу казачьего степного тут совсем не слыхать. Люди все больше с Карпат: дикие, скупые...”
С горечью и досадой отодвинул я от себя письмо.
Показалось: никогда мне этих новороссийских мест, этих Алешковских песков, этих навсегда отъятых степей, пропитанных желчью и потом южнорусских и украинских казаков, орловских мужиков и молокан воронежских, не увидеть. Не увидеть и хаты живореза, отданной, как писал Юхим, внаем каким-то приезжим из Самбора. Не увидеть сплетающихся хвостами то ли для запретной любви, то ли для неземного вечного пения русалок.
А если и доведется попасть в те места, то в Малую Ардашинку навряд заверну: и боязно, и досадно, и от запаха крови мутит.
7
Я закрыл глаза.
Смутный, полупрозрачный, с едва проступающими гранями веков и времен стоял, позванивал, дымился — как громадный, кем-то ополовиненный стакан человеческой крови — заносимый забвением и песками русский Юг.
Общий облик
Сарабьянов Дмитрий Владимирович родился в 1923 году. Фронтовик. Искусствовед, автор многочисленных монографий и исследований по истории русского и мирового искусства. С 1992 года действительный член Российской академии наук. Живет в Москве.
* *
*
(Из июньского дневника)
Пока трава еще не скошена,
Пока земля еще не плачет,
Что стала грязной и исхоженной,
Гнилой — не выскажешь иначе;
Пока чужие ноги походя
Еще цветы не распугали,
Топча поляны где ни попадя
Ботинками и сапогами;
Покуда в поле не приехали
Так лихо режущие землю
Трудяги тракторы с прицепами,
Покуда лес вечерний дремлет, —
Хоть грамоте твоей охранной
Отказано неоднократно,
Сгоняй, вздыхая и прихрамывая,
Всего до пруда и обратно.
2005.
Брату
Мне хочется поверить, что ты есть,
Пусть где-то там далече, а не здесь.
Мне чудится, что ты живешь вдали,
Чтобы тебя никто не повстречал, —
На берегу, где брошенный причал,
У кромки неба. На краю земли.
Иль бродишь по горам и городам.
Сванетия, Местия, Теберда.
Сначала Суфруджу, затем Эльбрус.
Но я туда навряд ли доберусь.
Как мне найти тебя? Пробраться вглубь
Пространства, отведенного для сна,
Где узнаются по движенью губ
Чужие и родные имена?
Как мне узнать тебя? Ужель с тех пор
Все тот же лоб, каштановый вихор
И тот же взгляд — не то чтобы стальной,
Но честный, видящий дорогу в даль
И в сторону от жизни остальной,
Которую прожить тебе не дал
Кусок свинца — немыслящий металл.
Как мне тебя, увидев, опознать,
Когда прошло не десять и не пять?
По сросшимся двум пальцам на ноге?
Нога разута или в сапоге?
Увидев, как друг друга назовем?
Ты брат Борис. Я Дмитрий, но не Глеб.