Призывая “осваивать художественное наследие прошлого” (весьма, как уже говорилось, выборочно: высочайше назначались “прогрессивные” и “реакционные” эпохи градостроительной истории, и имитировать предлагалось, ясное дело, лишь первые из них), Зодчий Сталин провозглашал себя законным наследником всей — соответствующим образом отпрепарированной — мировой истории. Сегодняшние сторонники Большого Стиля наследуют ему соответственно и в том, чтобы языками все той же (по-сталински сформулированной!) мировой истории подтверждать уже собственную правоту.
Кто бы ни был создателем “Стиля Сталин” — сам ли вождь и учитель, Молотов ли с Кагановичем, которые “постоянно фигурируют в качестве руководителей (исполнителей) разнообразных архитектурных затей”, прирученные ли ими профессионалы-архитекторы, — эти люди хорошо знали, что делали. Они создали такое властное средство убеждения человека, которое пережило и своих создателей, и их цели и идеалы. Оно вполне готово воспринимать — и как охотно уже воспринимает! — совсем другие идеалы и цели, имеющие на реальность столь же непосредственное воздействие.
Получается, не зря старались? Получается, удалось?
Ольга Балла.
1 Он называет советскую архитектуру “гомогенной и моностилевой в любой (! — О. Б. ) момент своего существования”.
2 “<…> вдруг по непонятной причине объявляется тот или иной конкурс на ту или иную специфическую тему, проводятся несколько туров с участием ключевых фигур в архитектурной иерархии, потом всё уходит в песок без объявления премий и вообще без очевидных результатов, а потом объявляется по той же самой схеме следующий (так было множество раз)…”
3 См. об этом в статье старейшего отечественного зодчего, доктора архитектуры Ф. А. Новикова “Зодчество: смена эпох. К пятидесятилетию архитектурной „перестройки”” — “Новый мир”, 2006, № 3. (Примеч. ред.)
4 “Высотки стали, — гласит рекламный текст, — воплощением мечты об идеальном жилье, кульминацией монументального стиля и синонимом высочайшего качества. История совершила свой виток развития, и спустя полвека произошло возвращение к состоявшемуся и общепризнанному образу московской высотки”; “семь высоток начала 50-х годов прошлого века отражают в себе величие духа государства и стали подлинной революцией в архитектуре”. (Цит. по: Другов Д. Тень Иофана. Будет ли средний класс жить в новых высотках? <http://www.doxa.ru/str/obz/tio.html> )
5 Например: Ресин В. Реализация программы “Новое кольцо Москвы” по строительству высотных зданий продолжается ( <http://www.irn.ru/news/11179.html> ; статья “Новое кольцо Москвы” в Википедии).
КНИЖНАЯ ПОЛКА АЛИСЫ ГАНИЕВОЙ
+ 8
Антология прозы двадцатилетних. Вып. 3. СПб. — М., “Лимбус Пресс”, 2007, 416 стр.
Антология прозы двадцатилетних выходит в третий раз, благо само (условное, по-моему) определение “двадцатилетние” (наряду с “тридцатилетними” и “сорокалетними”) стало для многих критиков чуть ли не термином и литературным клише. Объединять под одной обложкой нераскрученных авторов-ровесников и модно, и удобно, и не требует дополнительной “общей идеи”: здесь двадцатилетие авторов и есть их “идея”. Первый выпуск издатели назвали “безъязыким”, поскольку его главная героиня И. Денежкина со своими приятелями больше требовала (“Дай мне!”), захлебывалась в эмоциях, чем говорила. Во второй антологии, по затее, была собрана буйствующая, недовольная, радикальная молодежь. О третьей издатели сообщают только то, что ее авторы — замечательные рассказчики.
Рассказы Ланы Берн и Милы Окс под общим заглавием “Следую худшему” наиболее похожи на то, что представляли первые две антологии (Ирина Денежкина и ее ровесники с их маргинальным молодежным бытом или произведения о панках и скинах). Там можно найти практически все, что было в первых выпусках: тусы, граффити, наркотические сходки, клички вместо имен, блатная лексика вместо русского языка. Да и кудрявые имена авториц не выбиваются из стилистики их текстов. Вообще, неплохо было бы приложить к этим рассказам специальный словарик с расшифровкой субкультурных терминов.
“Обман” Валентина Истомина — тоже о молодых неформалах, правда, не об альтернативщиках и рэперах, а об уголовниках полувековой давности. Повесть построена на приеме противоречия слога и фабулы. Весьма угрюмые события (послевоенная, бедная, холодная местность, толпа люда, ждущая на берегу починки судна для переправы, и встреча там фраера и его шестерок со знакомой воровкой, подцепившей мазурика; а после починка судна — пьяное плавание с драками и смехотворная, но жуткая дуэль в слякотном поле) сочетаются с довольно ироничным повествованием, с частыми отступлениями и игривыми обращениями к читателю. В конце затеявший все дело блатной убивает и дружка, и самого себя. На последних страницах — другой временной промежуток, лет через пятьдесят. Здесь подробно смакуется вскрытие сгнившей заживо старухи — прежней воровки.