— Неужели слушают? — спрашиваю, показывая на интеллектуалов.
— Еще как, — говорит, — останавливаются и вникают.
Кстати, это очень сильное впечатление — посетители видеовыставки. Лиц не видно, лишь силуэты, замирающие на лавках перед экранами, дрейфующие от одной вопиющей с экрана некоммуникабельности к другой.
Практически весь contemporary art рассказывает о дисгармонии и разладе, радостей мало, коммуникации в основном техногенные. Поэтому выставка в ЦУМе и типичная, и правильная: мерно мерцающие экраны развешаны наподобие картин — поскольку темнота, то видно только их, вот они и выделяются. Доминируют.
Отдельно отметил непосредственные самоописания видеохудожников — попытки разобраться, чем же они, собственно, занимаются.
В “Подсознательном искусстве уничтожения граффити” Мэтта Маккормика (2001) показывают, как из случайных работ по замазыванию настенных надписей возникают самодостаточные и весьма экспрессивные абстрактные композиции, напоминающие опыт К. Малевича и М. Ротко. (Я и сам, кстати, на прошлой неделе фотографировал геометрически неправильные заплатки болотного цвета на сводах станции метро “Динамо”, вышло ничуть не хуже какого-нибудь Р. Мазервелла.) Понятен метасмысл ролика: найти красоту по-американски во всем, что окружает, удивиться спонтанности красоты, что поселилась в глазах смотрящего и радует в самом заурядном.
Ролик “Без названия” Марио Гарсиа Торреса (2001) имеет самое непосредственное отношение к выставке американского видео в ЦУМе, так как демонстрирует нарезку кадров из фильма Бертолуччи “Мечтатели”, где троица молодых людей пытается побить мировой рекорд скорости посещения Лувра, для чего несется сквозь сокровищницу классического искусства на всех парах.
Торрес показывает и другие пробеги в других музеях, перформансы, в которых задействованы художественные экспозиции, странных фриковатых зрителей. Поучительное зрелище, ибо все ролики или очень быстрые, или избыточно медитативные, замедленные, плавные. Совпасть с ними практически нет никакой возможности. На полном взводе ты выныриваешь из переполненного метро (редколлегия закончилась позже, чем планировалось), бежишь через Театральную площадь (Большой театр одет в леса и рекламные плакаты, посвященные отдыху в Турции), попадаешь на первый, парфюмерный, этаж ЦУМа, где из-за агрессивных запахов находиться невозможно ни минуты, и, не отдышавшись, припадаешь к ковыряниям в чужом носу (причем ковыряниям едва ли не буквальным — физиология тоже один из основных лейтмотивов выставки, физиология не стыдная, но и не зело привлекательная).
Затормаживаешься, но внутри тебя по инерции продолжается бегство, которое сложно затормозить. Причем подобный диссонанс между ритмом культпохода и твоим собственным ритмом касается не только выставок, но и театров, кино. Пока, не забыв отключить телефон, ты доберешься до мяса, из-за которого пришел (спектакля, фильма), дорога до места действия — пробки, люди, контролеры, фойе-буфет-туалет, неудобные кресла, запах попкорна оказываются важнейшими составляющими впечатления, а затем и послевкусия. Ворчишь в курилке на вчерашнюю премьеру, но на самом деле ты перенервничал, застряв в пробке на Сущевском валу, а твоя девушка, добиравшаяся автономно с работы на перекладных, опаздывает к началу, какое уж тут искусство — пока бытовуха отпустит, глядишь, все и закончилось.
Оказывается, что ты не в состоянии замирать перед экраном больше чем на пару минут. Необходимо усилие, что-то должно зацепить. Экзотика и эскалация яркости более не канают, они сгорают изнутри себя быстрее, чем заунывная медитация, в которую врубаешься и ждешь результатов, логики, смысла. Поэтому видеохудожники, переболев радикализмом, извлекают вещество искусства из вещества жизни. И если раньше музеи оказывались последним (в эпоху фотографической воспроизводимости) прибежищем “сделанного руками”, то ныне самым важным оказывается общими художническими усилиями вырвать (попытаться вырвать) зрителя из напряженного социально-бытового контекста.