Александр Иванов. Нота единения. Директор издательства “ Ad Marginem ” отвечает на вопросы “Завтра”. Беседу вели Андрей Фефелов и Андрей Смирнов. — “Завтра”, 2007, № 23, 6 июня.
“Да, в каком-то смысле даже „деревенская проза” находилась в пространстве постмодерна. Очевидно, что идея увядания, конца, разложения целостности, которой пронизаны романы Распутина, — это не модернистский, устремленный в будущее, в идею социального прогресса идеал. Там есть глубокий исторический пессимизм. Даже попытка припадания к корням носит во многом разочаровывающий характер. Потому что корни застигаются на стадии их гибели, ухода в небытие. Исчезает корневая деревенская культура, равно как и культура странной советской религиозности, во многом продолжающая линию христианства, но не в смысле веры, индивидуального религиозного выбора, а в смысле коллективности. Уходят основы общинности, когда быть религиозным означало жить в ощущении некоторого коллектива как идеальной матрицы жизни. И это исчезает. Очень пессимистический культурный продукт — романы Распутина и фильмы Тарковского. Подобная перспектива была общей для советской культуры 70-х”.
“Впечатление из прошлогодней поездки в Нижегородскую область. У Нижнего есть город-спутник. Он начинается с подгнивших деревянных мостков, набережной… Затем камыши, тропинка — и все это выводит на площадь маленького районного городка, где стоит огромных размеров, будто его туда из космоса прислали, супермаркет типа „Ашана”. В нем народу очень мало, вокруг разбросаны одноэтажные домики. Но что больше всего поразило — это количество сортов водки, более ста. Выбор водок зашкаливал все мыслимые пределы. Импортные, отечественные — местные, московские, питерские. Я понял, что это невозможная вещь — водки не может быть столько сортов. То, что человека погружают в такой выбор, говорит о чудовищном обмане. Человек обезоружен. Потому что водка не является предметом выбора, водка — это онтологическое понятие. К ней не относится момент выбора, к ней относится только понятие — есть она или нет. Маркетология убирает онтологию. Вопрос „Есть ли водка?” — неуместен в этой ситуации. Над тобой просто посмеются: „Конечно, ее сто сортов…” Но в каком-то смысле ее и нет, а есть возможность выбора, нюансов. <…> Если водку можно выбирать, то, условно говоря, никакого задушевного разговора за бутылкой такой водки у тебя уже не выйдет. Момент выбора будет теперь с неизбежностью довлеть и над этим разговором, и над вкусом водки, и над тем, что ты потом начнешь выбирать и закуску, и друзей подбирать станешь...”
Наталья Иртенина. Что такое ЖД? — “Правая.ru”, 2007, 6 июня <http://www.pravaya.ru>.
“Хотя в предисловии Д. Быков сообщает читателю, что, вероятно, это плохая книга, признание это, очевидно, следует рассматривать как род авторского тщеславного лукавства. „Наверное, он на самом деле не думал, что написал действительно плохую книгу”… Так вот — это действительно плохая книга, к тому же безбожно раздутая в объеме”.
Анатолий Королев. “Нет никакого спасительного маршрута — подрыв на мине писателю гарантирован...” Беседовал Дмитрий Сучков. — “Русский Журнал”, 2007, 19 июня <http://www.russ.ru/culture>.
“Я в полном восторге от романов Мишеля Уэльбека. До него я обожал все, что пишет Виктор Пелевин. До Пелевина я балдел от Аксенова. До Аксенова торчал от Джонатана Свифта... Предпоследний раз я воскликнул „ай да сукин сын” от повести Амели Нотомб „Трубы” и книги Орхана Памука „Стамбул. Город воспоминаний”. А самый свежий восторг я пережил, читая месяц назад блистательный детектив мастера Чэня „Любимая мартышка дома Тан”…”
Сергей Куняев. Не потерять будущее. Беседу вела Светлана Виноградова. — “День литературы”, 2007, № 5, май.
“Сейчас работаю над первоначальной редакцией книги о Клюеве в серии „ЖЗЛ”. <…> Жизнь Клюева охватывает предреволюционное, послереволюционное время и почти полностью 30-е годы, время, уже описанное в книгах о Есенине и [Павле] Васильеве. Но Клюев — это еще и начало века, 10-е годы. Именно в этом отрезке времени завязывались все те узлы, многие из которых приходилось потом развязывать или рубить, а некоторые так и остались неразвязанными и неразрубленными. В разговоре о Клюеве этого периода невольно возникает огромная, невероятная по сложности и боли тема состояния русского православия в начале ХХ века. Это разговор тяжелейший, наталкивающий на выводы, которые придутся не ко двору очень многим людям совершенно разных воззрений, умонастроений, политических и социальных направлений и толков. Считаю, что он крайне назрел и даже перезрел”.