Луис сделал Мигелю неожиданный подарок. Среди тех немногих вещей, которые он захватил, навсегда уходя из дома, была папка с медной застежкой. Луис был уверен, что это — рукописи Елисео, которые тот дал мальчику прочесть. Но в этой папке оказались непонятные, неразборчивые записи. Мигель им обрадовался, а Луис очень огорчился. Он-то надеялся, что наконец прочитает Елисео и что-то важное поймет о нем и о себе. Впрочем, печалиться времени не было. Надо было строить будущее.
Книга и папка были единственными вещами, которые связывали Мигеля с Елисео, с Мануэлем, с горой. Он сидел под пальмой и рассматривал книгу или перебирал рукопись.
А я просто бродил вдоль реки и думал об Елисео.
75
Один из берегов опустился, и река растеклась по равнине. Она быстро мелела.
Толчки повторялись, хотя и не такие сильные, как те, что обрушили город. Пальмы росли под углом. Скоро стало ясно, что накренилась вся равнина до горизонта. Мы жили на краю зыбкой бездны.
Однажды ночью мы услышали гул: к нам подходило море. Оно заливало равнину. Оно возвращалось.
Я увидел его, когда поднялся на обломанный край скалы. Море было еще далеко, но оно приближалось. Кокосовые пальмы дождались его возвращения.
Теперь по ночам мы слышали не только грохот оседающих скал, но и гул приближающегося океана.
Мы все-таки дождались — море пришло и лизнуло место, где когда-то был город. Вода заливала каньон, из которого ушла река, и провал, который остался на месте города на горе.
76
Мы погрузили вещи на мою повозку, Изабель села на козлы. Последние жители города — Луис, Мигель и я, — напившись из источника, пошли за повозкой.
Оглушительно пели птицы.
— Скоро придут дожди, — сказал Луис.
Мы оглянулись, и каждый из нас простился с городом.
Прощай, отец.
Прощай, Елисео.
Прощай, Мануэль.
Прощай, Сан-Педро.
Пейзаж казался незнакомым. На том месте, где поднимался город, теперь зеленела пальмовая роща, и сразу над ней открывалось небо. Но я продолжал видеть навсегда запечатленное в моих глазах черное крыло горы, как будто на ее месте воздух сгущался. Я видел лестницы, пересекающиеся, уходящие друг под друга, ведущие к площади на вершине, где поднималась колокольня городского собора. Но теперь некому было сигналить, развернув белый платок.
На высокой галерее по-прежнему стояли двое — старик и мальчик.
Мы уходили по щиколотку в воде. Море пришло и плескалось вокруг кокосовых пальм.
— А знаешь, — сказал Луис, — если пальмы не уйдут на дно, если здесь будет остров, мы сюда обязательно вернемся.
Мигель посмотрел на отца с благодарностью.
77
Но никто не вернулся.
Никто ни при чем
* *
*
Как спросонья, одутловато
Сквозь цитату глядит цитата.
Вот и я тебя назову
Электрическим сном наяву.
То, что пели в церковном хоре,
Я, по глупости, прозевал,
Окунулся в Красное море
И в Венеции побывал.
Эта прошлая жизнь человека,
Та, что тянется с прошлого века,
Окончательно завершена,
Мне отсюда еле видна.
Не робей, окунайся с разбега,
Хорошо набегает волна.
* *
*
На железной кровати урод
Бессловесным заходится криком.
По ночам раздирается рот
В просветленье больном, безъязыком.
Жизнь страшна, как московский вокзал,
И безвкусна, как миска попкорна,
И она, мне Херсонский сказал,
Выносима, пока иллюзорна.
А уроду не нужно огня
В его здравохранительной клети,
Чтобы ясно увидеть себя
В беспощадном, но истинном свете.
Письмо
“На вершинах
Венерианских гор,