“Я бы не стал изображать Пастернака жалкой жертвой власти”. Беседу вела Ирина Тосунян. — “Литературная газета”, 2008, № 24, 11 июня.
Говорит Лазарь Флейшман: “Для меня Пастернак, так же как для моего друга Тименчика Ахматова, — это в какой-то мере просто ключ к пониманию эпохи, в корне отличающейся от нашей эпохи. Я не верю, что дисциплины исчерпывают себя. Такое представление есть в Америке, где многое покоится на моде и поветрии и какие-то дисциплины вдруг перестают быть интересными и актуальными. Я думаю, и пастернаковедение, и ахматоведение, и история советской литературы, и история эмигрантской литературы, как и, скажем, шекспироведение или пушкиноведение, никогда не остановятся на том, что сделано. Но мне всегда хотелось, чтобы пастернаковедение стало такой же серьезной дисциплиной, как пушкиноведение, которым мы с моими рижскими друзьями так азартно занялись в студенчестве”.
“Я считаю, что нужно быть безоценочным, безыдеологичным. Но это, скорее, не я, а наши учителя в науке были такими и именно так себя называли. И Лотман, и весь дух его кафедры был таким, и его коллеги из других институтов. Это считалось само собой разумеющимся”.
“Нет одной-единственной поэтики, одного-единственного секрета, как действует произведение искусства. Но лично я лучшей работой по поэтике считаю „Охранную грамоту” — это бездонная книга, перечитываешь ее и каждый раз находишь какие-то новые откровения”.
“Я не верю в окончательные оценки”. Соломон Волков написал собственную версию развития русской культуры. По Волкову, самой влиятельной в культурном процессе фигурой был Сталин. Беседу вел Антон Желнов. — “Ведомости”, 2008,
№ 116, 26 июня.
Говорит Соломон Волков: “Я встречаюсь в Нью-Йорке с самыми разными представителями российской культурной элиты и убеждаюсь, насколько люди зациклены, насколько им важна эта партийная принадлежность. Например, я сильно раздражал либеральную общественность, когда похвально говорил о Шолохове. Он же „бяка” для традиционных либералов. И действительно, он очень одиозная и неоднозначная
фигура. Но когда я напоминаю им, какие смелые шаги Шолохов предпринимал во времена Сталина, то эти люди даже слышать об этом не хотят”.
“<...> Сталин, провозглашавший своими политическими предками Ивана Грозного и Петра I, на самом деле равнялся на Николая I. Сталин читал по 400 страниц в день разной литературы, включая литературные журналы и новинки. Его вовлеченность в вопросы культуры для нового времени была абсолютно беспрецедентной. Ни один советский лидер после него так вовлечен в вопросы культуры не был. Понятное дело, я далек от того, чтобы защищать тирана”.
“ Я писал о двойной бухгалтерии...” Интервью с поэтом Всеволодом Некрасовым по поводу выхода его книги [“Детский случай”]. — “Русский Журнал”, 2008, 17 июня <http://www.russ.ru>.
Говорит Всеволод Некрасов: “Когда-то, кажется, еще в шестидесятые, была у меня в „Детской литературе”, в журнале, статья „Нарочно или нечаянно”. Я писал о двойной бухгалтерии: Чуковский — крупнейшее явление и отличный поэт (детский). Но, к сожалению, из-за него стали признаваться и печататься исключительно стихи, специально написанные как детские ... И хорошо еще, что бухгалтерия двойная и это советское правило не приобрело обратной силы, а то остался бы я, например, в детстве и без „Буря мглою небо кроет...”, и без „Зима недаром злится...”, и без „Спора”, „Горных вершин”, и без много чего... Ведь все это в свое время писалось не для детей ... Специально для детей во времена классиков писали в основном или очень мало, или так, что до наших дней эти стихи не дотянули. Конечно, есть ясные крайние случаи. Но в принципе изначальное жесткое разделение: вот чтение для детей , а вот не для детей — оно всегда-везде обязательно вряд ли. Или так сказать: поэзия, оказавшаяся для детей нечаянно , по крайней мере не хуже поэзии, написанной для детей нарочно . Чем и похожа она на поэзию вообще. Как и дети вообще скорей на людей, наверное, похожи, при всех оговорках”.