Так вот если говорить, например, о Бэконе, то Невский воссоздает и конструирует этот почти отсутствующий, едва намеченный фон. Сюрреалистическая реальность размотанной во времени фотографии, подсвеченной фотографическим виражом, — знаете эти снимки с размазанными, плывущими в темени огнями реклам и, особенно, быстро перемещающихся по шоссе машин, чьи фары образуют зудящие партии соло саксофона (Леонид Друтин) или кларнета (Олег Танцов).
Но проще всего было бы сравнить «Рифт» (1999/2005) и «Bastelmusik2» (2004) с мультипликационной разверткой картин классиков абстрактного экспрессионизма (не зря в своем вступительном комментарии Невский помянул Поллока), подтаивающих-плывущих брикетов бессознательного от Ротко или каллиграфических инкапсулирующихся имманентностей от Мазервела. Протагонистом здесь выступает бас-кларнет, словно бы запечатавший уста солисту, который помимо нот выдувает, выговаривает, выборматывает некий непонятный текст, состоящий из форсированного дыхания, шуршания-шумения-сопения и перегоревших в носоглотке букв.
В дважды повторяющемся приеме в духе «экстремального вокала» можно увидеть некую не до конца исчерпанную линию открытия. Ведь обычно авангардные композиторы вынуждены придумывать исполнительский способ существования каждый раз заново, из-за чего концерты и превращаются в набор статичных балетов.
Тут ведь еще важно разрушение и одновременное созидание формы. Не зря в качестве эпиграфа на концерте исполнили три части из концертного дуэта для скрипки и фортепиано Игоря Стравинского.
Невский объяснил, что выбрал этот опус из-за того, что здесь колючей интеллектуальности, присущей музыке Стравинского, противопоставлены всплески касаний, когда музыкант заводится от соприкосновения с инструментом; выплески хорошо рассчитанных, немного джазовых импровизаций, нарушающих жанровый канон — то, к чему привыкло ухо. Именно этих подпорок привычного, помогающих слушателю адаптироваться внутри пьес, современные авангардисты лишены напрочь. Каждый опус — это изобретение не только формы, но и всей окружающей физики-метафизики, превращающей любое сочинение в отдельную, автономно стоящую (висящую, зависающую) вселенную. Что ничуть не облегчает участь — ни слушательскую, ни композиторскую. Важно выскочить из колеи наезженного восприятия — только тогда, в таком случае, лишенном гладкописи, дискомфортном и цепляющем, постоянно пропускающем петли, что-то получится. Должно получиться.
Нужно сказать, что я первый раз был в недавно открытом Камерном зале, расположившемся по соседству с основным фойе Зала Чайковского, — странном, нелинейном помещении со своими внутренними выкрутасами и акустикой, специально заточенной под исполнение нестандартной камерной музыки, для которой даже Стравинский оказался настороженно-сторонним — из-за постоянно нарастающего, агрессивного звучания фортепиано, в лобовую вывалившегося на слушателей.
Нынешняя авангардная музыка прихотлива и прерывиста — паузы и умолчания, лакуны и левые звучки, исподволь вплетающиеся в партитуру (звук каблуков, убегающих по коридору, или звуки радио, звучащего в одной из артистических уборных). Постоянные остановки не дают звукам накопиться, но постоянно пускают кровь и спускают воду, из-за чего акустика разреженного звучания становится совсем уже хрусткой и особенно хрупкой.
Музыка с комментарием
Если бы я сейчас писал интернет-текст, то можно было бы выложить в него ссылки, и тогда любой желающий смог бы пойти по указанному адресу и послушать рецензируемый опус. Но я пишу в бумажный журнал, поэтому приходится описывать живую экспериментальную музыку литературными средствами. Для того чтобы подстраховаться, я попросил и самих композиторов прокомментировать опусы. Чтобы зафиксировать разницу и совпадение трактовок.
Есть у этой процедуры и другой смысл: все-таки современный авангард достаточно сложен для восприятия. Связано это в первую очередь с непривычностью звучания: приемы и стили нынешних композиторов еще не стали нормой, к ним ухо еще не слишком-то и привыкло.