Дмитрий Курляндский, «Знаки препинания» (2008) для флейты, кларнета, скрипки, виолончели и фортепиано
Впечатление слушателя . Допустим, так звучит хлопок одной ладони или звучат крылья летающих насекомых — бабочек, стрекоз; а еще так звучат переключатели у водителей троллейбусов или же трамваев, по видимой (точнее, слышимой) цепочке передающих импульс человеческого участия всем этим механически настроенным машинам. Да отчего ж только общественный транспорт — личный тоже, вот и станки всевозможные туда же или какой-нибудь кассетный магнитофон, работающий вхолостую — без кассет, шуршащих в склеенных местах, или без бобин.
Курляндский пишет о ритмизации тишины, и действительно на записи слышно, как зрители сначала кашляют и елозят на своих стульях (одним из самых сильных впечатлений от записи Пятой Брукнера под руководством Фуртвенглера в Берлине 1942 года является шум на начальных тактах; бытовой шум, производимый мертвыми людьми), потом словно бы включаются счетчики (в детстве меня манила красно-синяя выпуклая кнопка в счетчике электроэнергии, помнишь ли ее?), а люди замолкают. Слышны легкие касания струн, беззвучные выдохи-выдувания, едва-едва обозначающие вираж или же подмалевок.
Я лишь слушаю, но будто бы вижу музыкантов, исполняющих опус так, как обычно исполняют чечетку — то есть получается, что на этот раз они бьют ее босые? Или, скорее всего, зависая в воздухе и не доставая пола ногами.
Комментарий композитора . Знаки препинания обеспечивают связность текста, его логику, синтаксис, интонацию. В музыке исторически роль знаков препинания играли цезуры, паузы, кадансы. Невидимые знаки препинания разделяют части формы, вопрос-ответные структуры, шаги секвенции и пр. Могут ли они существовать вне текста? Приобретут ли они собственное значение, будучи высвобожденными от структурируемого ими текста? Потеряют ли они функциональность, будучи вынесенными за привычный контекст, или обретут новую? Светофор посреди пустыни — символ свободы или одиночества? Эти вопросы стоят в основе данного сочинения, которое по сути является попыткой ритмизации тишины.
Сергей Невский, «Азбука слепых» в записи «Nsemble peterburg»
Впечатление слушателя . Разреженные аккорды на аккордеоне перемежаются всхлипами трещоток и дуновениями ветра — картина звучания скудна на проявления внешнего так, как, должно быть, опустошена картина мира слепого человека: ощущений и предвкушений здесь больше, чем, собственно, вбидения-звучания. Отдельные пассажи смычковых, звучащие наподобие корабельных сигналов, проходящих мимо, снова проваливаются в пустоту пауз.
Постепенно пассажей становится все больше, хотя они так и не складываются в непрерывную линию, остаются одинокими вертикальными столбами на берегу незрячего сознания.
Возможно, эти отдельные выплески звуков — иероглифы, нарушающие созерцательную (вглубь себя) гармонию разреженного мира, выхватывающего из тотального тумана случайные черты.
И хотя аккордеон к финалу принимает чуть большее участие, чем вначале, а трубный зов становится более протяжным, пронзительным и протяженным, отдельные звуковые сегменты меланхолической зарисовки (слышно, как музыканты переворачивают ноты на пюпитре) не торопятся сложиться в единство мира, данного им в ощущениях.
Таково большинство опусов Сергея Невского, двигающегося словно бы сквозь разреженный воздух, отдельными касаниями указывающего нам на возможность выхода или исхода.
Комментарий композитора . Cantus firmus [11] у альта и кларнета длинными нотами сопровождается фигурациями аккордеона. Левая рука аккордеониста как бы вслепую нащупывает готовые басы (пережитки использования инструмента в городском фольклоре: нажимаешь клавишу — слышишь аккорд). Бессвязные цепочки мажорных и минорных аккордов перекрываются длинными нотами у альта: сырой необработанный звук. Между ними — короткие, как бы неуверенные акции ударных: исполнитель трет куском пенопласта по мембране малого барабана и двумя кусками наждачной бумаги друг о друга, без акцентов, как бы нащупывая звук. Тема пьесы — тактильность, незрячее прикосновение к инструменту, становящееся тембром и ритмом. Из элементарных исполнительских жестов возникает полифоническая ткань; поначалу совершенно разрозненные, солисты все более реагируют друг на друга, и в результате возникает звуковая иерархия с единой гармонией, в то же время каждый слой ее продолжает быть различим.