Во всей этой истории, где полтора злодея на дюжину благороднейших, прекрасных людей, напряжения и саспенса — ноль. От реальных проблем иммиграции Каурисмяки открещивается, просто продекларировав, что все люди — братья. Добиваясь свидания с дедушкой Идрисы в тюрьме, Марсель объявляет начальнику, что он дедушкин брат-альбинос; и начальник делает вид, что он верит. Каурисмяки не скрывает, что вся эта история — не более чем «залепуха», утешительная заплатка, призванная скрыть чудовищную прореху на мироздании. Сказочный сюжет, увенчанный двойным хеппи-эндом (Идрису благополучно переправляют через Ла-Манш к маме в Лондон, а Арлетти чудесным образом излечивается от рака), прикрывает иной — трагически безысходный, суть которого в том, что пронзительное переживание воплощенной в любом человеке полноты человечности возможно отныне лишь в пространстве синематеки.
И дело здесь вовсе не в крахе смешных левацких иллюзий по поводу пролетариата, исчезающего в Европе как класс. Дело в отслаивании, отшелушивании от реальности великого гуманистического мифа, на котором взошла цивилизация нового времени, — мифа о том, что все люди рождаются равными и свободными. Собственно, это правда, если добавить: «в потенциале». А по сути, человек от природы — зверушка с неврозом. И «свобода, равенство, братство» — не врожденные ценности, с которыми он является в мир, но плод изощреннейшей культуры, результат трагической европейской истории с ее прозрениями, взлетами духа, реками крови и столетиями непримиримых классовых битв. Сейчас эта культура вместе со всеми прочими человеческими культурами, мифами и предрассудками ссыпается в жерло единой планетарной цивилизации. И что мы получим на выходе из этой глобальной «бетономешалки» — какие мифы, образы, какие метафизические основания для высвобождения в человеке Настоящего «я», — одному Богу известно. Так что даже ангелы смотрят сегодня на всю эту мешанину в растерянности.
ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ
Иногда я очень люблю расставлять книги по порядку. По темам, по направлениям и даже «по временам». Золотой век — справа, серебряный — слева. Классики отдельно от современников. Книг дома много, домочадцев тоже немало, но помочь мне никто не может, потому что только я один знаю, как устроен этот порядок. Даже если не всегда могу его объяснить.
Тем более что он постоянно меняется.
Расстановка детских книг — особая статья. Тут без помощников не обойдешься никак. И вот сейчас, когда я пишу эту колонку, неподалеку бродят два таких помощника — семи и одиннадцати лет — и еще не знают о том, что очень скоро им предстоит вместе со мною заняться воплощением старинной русской поговорки про подготовку саней летом, а телеги — зимой. И все потому, что мы решили строить детский книжный шкаф, так как их — моих помощников — личных книжек (некоторая часть которых была когда-то моими) скопилось так много и они столь прихотливо разбрелись по дому, что без наведения порядка мы в них скоро просто потонем.
Но пока такого специального шкафа у нас нет, и я потихоньку обсуждаю с этими молодыми людьми его будущее устройство.
Одна секция этого будущего шкафа уже вполне сложилась. Ее содержимое и относится к той самой «воспитательно-просветительской» линии в современной детской литературе, о которой я пообещал начать разговор в нашем последнем по времени «Детском чтении…», в июльском номере. Разумеется, никаких макаренок и сухомлинских тут не будет, все больше игровое да сказочное. Но так и должно быть — книги-то для детей.
О некоторых из них, вышедших из печати в самое последнее время, мы и поговорим.
…В моей прошлой жизни такая книжная секция открывалась бы многотомной детской энциклопедией 1950 — 1960-х годов, которая и сейчас бережно сохраняется в некоторых семьях. Их выпускало издательство «Педагогика»: десять — двенадцать толстых и тяжелых книг песочного цвета. Энциклопедия выходила тремя изданиями (последнее — уже в конце 1970-х) и неизменно открывалась томом под названием «Земля».
Были там «Растения и животные», «Зарубежные страны», «Искусство» и неизменный фолиант под названием «Наша советская родина».
Сегодня место этого собрания (за которым я, возможно, и отправлюсь когда-нибудь в букинистический магазин; книги-то, несмотря на всю свою архаику, были замечательными) занимают несколько примечательных изданий особого, энциклопедического склада.