Виталий Каплан. Памяти Рэя Брэдбери. Яблоко для привидений. — “Православие и мир”, 2012, 7 июня < http://www.pravmir.ru >.
“Но если в отдельных рассказах Брэдбери это „семя тли” и кажется победителем, то в других вещах он умеет дать злу достойный ответ. Прежде всего, это повесть „Что-то страшное грядет” (в другом переводе — „Надвигается беда”). Написана она была в 1962 году, а я ее прочитал в начале 90-х, вскоре после своего воцерковления — и был поражен, насколько же это православный взгляд на вещи! Маленький американский городок, который попадает под власть бесов, и противостоять им способны лишь двое мальчиков 12-ти лет и отец одного из них, библиотекарь. Противостоять не силой стали, а силой духа. Я и сейчас, двадцать лет спустя, согласен с той своей неофитской оценкой. Неправославный писатель написал абсолютно православную по своей сути книгу”.
Николай Кононов. “Для меня искусство — те же люди…” Беседу вел Дмитрий Бавильский. — “Топос”, 2012, 7 июня < http://www.topos.ru >.
“Я вообще борюсь с перфекционистом в себе. Чистота эмоции дороже. Я в этом убедился, читая варианты Л. Гинзбург, не подвергнутые ею редактуре. Они сильнее, натуральнее, вся книга „Проходящие характеры” — об этом. Это тоже для меня был урок”.
“Сноски отражают характер моего мышления, логику отвлечений от доминантного”.
Василий Костырко. Там, где нас нет. — “Русский Журнал”, 2012, 26 июня < http://www.russ.ru >.
“Появление фольклорной саги Александра Григоренко „Мэбэт” („Новый мир”, № 8, 2011) о ненецком богатыре-одиночке в коротком списке „Большой книги” — событие хотя и ожидаемое (были благожелательные отзывы ряда критиков), но все равно довольно необычное. Можно предположить следующее: в связи с накоплением глубоких социокультурых сдвигов в европейской культуре, трагедия в современной реалистической литературе невозможна и потому меняет жанровую рамку. Именно поэтому „архаика” и „неклассическая сакральность” сейчас оказываются востребованными”.
“В современном западном обществе итогом прогресса принято считать освобождение личности. Произошло ли оно в действительности, или мы имеем дело со сложно устроенной иллюзией, общезначимого позитивного образа родового тела у нас явно нет. Объяснить на пальцах, чем отличается добро от зла или зачем один человек нужен другому, мы тоже не можем. Однако в сибирской тайге у Полярного круга ответы на эти вопросы кажутся ясными. Поманив нас пасторалью на тему свободы, Григоренко создает „северный” вариант античной трагедии с мощнейшим, как уже было отмечено Галиной Юзефович, катарсисом. Метод, с помощью которого он этого добивается, состоит в следующем: жертвоприношение нашего современника, безосновательно мнящего себя если не сверхчеловеком, то самодостаточным существом, Григоренко переносит из „джунглей большого города” под сень полусказочной Тайги”.
Юрий Кублановский. Гиблая идеология гламура. Беседу вела Мария Позднякова. — “Аргументы и факты”, 2012, № 23, на сайте газеты — 6 июня < http://www.aif.ru >.
“Свобода внутри каждого человека. Это я вам говорю как гражданин, испытавший давление советской идеологии. Сейчас вполне можно реализовать свои как культурные, так и профессиональные устремления. Я не обеляю нынешнее положение вещей в России, многое меня раздражает, более того — бесит. Но при этом я не ищу смены власти, потому что боюсь анархии, да еще такой, перед которой анархия 1917 года побледнеет”.
“Сейчас Россия находится в очень хрупком состоянии. Надо не шуметь и наливаться ненавистью, а добросовестно и неуклонно работать. И не забывать слова Пушкина из „Капитанской дочки”: „Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка””.
Олег Лекманов. “В мандельштамоведении до сих пор очень много дыр”. Беседу вел Михаил Эдельштейн. — “Букник”, 2012, 29 июня < http://booknik.ru >.
“Должен сказать, что я не очень люблю „Египетскую марку”. Мой любимый роман XX века — „Доктор Живаго”. Я настолько его люблю, что могу ходить рядом, собирать крохи, искать мелкие подтексты, но всерьез заниматься им не буду, потому что я немедленно начну быть крайне субъективным, во всем Пастернака защищать и так далее. Мандельштама я тоже очень люблю, но как раз к этой вещи отношусь с холодком, считаю, что она переусложнена. Здесь я, впрочем, не одинок: как известно, Надежда Яковлевна Мандельштам тоже эту повесть не любила, полагая, что в нее перешла энергия от стихов и в результате получилась не проза и не стихи, а нечто межеумочное”.