Говорит Николай Мельников: “У нас есть такие образчики, как мемуары „литературных вдов”: есть у нас „Курсив мой” Берберовой, нашумевший эксперимент, есть „Вторая книга’’ Надежды Мандельштам, где злобой многие страницы сочатся. И на этом фоне, я считаю, Яновский выглядит достойно, он имел право высказывать свое неприятие творчества Алданова или имел право считать, что Бунин — такой консерватор, эпигон”.
Ю. Г. Милославский. Категория читателя. Борьба культурных контекстов. — “Частный корреспондент”, 2012, 15 июня < http://www.chaskor.ru >.
“За последние четверть столетия в пределах русского литературного процесса мы не наблюдаем ни борьбы жанров, как это было в XVIII — первой половине XIX столетия, ни борьбы направлений/школ (середина ХIX — первая треть ХХ ст.), но лишь борьбу культурных контекстов , т. е. столкновение наиболее общих и глобальных критериев приемлемости-неприемлемости подхода. <...> В новейшие времена победивший культурный контекст оказывается явлением исключительно рукотворным, привнесенным , т. е., искусственным продуктом art -индустрии”.
“Каких бы общественно-политических воззрений ни придерживался „до-постмодернистский” литературный критик/исследователь, он обыкновенно не решался отвергать (не замечать) историю литературы как таковую. Он мог ее сколько угодно перетолковывать, но не более того. <...> Но сегодняшняя ситуация, ситуация art -индустриальной эпохи, — иная”.
“Нет больше необходимости „сбрасывать Пушкина с парохода современности”, поскольку никакого „парохода” больше не существует. Не существует и eдиного (исторического, историко-культурного) пространства, по которому плавал исчезнувший „пароход””.
Свен Нурдквист. “Шведы перестали бояться изображать детей некрасивыми, злыми, отталкивающими”. “Афиша” поговорила с самым известным современным детским писателем из Швеции о его героях, иллюстрациях и неловкости в моменты общения с детьми-читателями. Интервью взяла Ксения Коваленко (редактор издательства “Мир Детства Медиа”). — “Афиша”, 2012, 25 июня < http://www.afisha.ru >.
“Иногда я получаю письма от детей, которые любят мои книги. Это, конечно, мне нравится, но, с другой стороны, меня беспокоит, что на эти письма надо отвечать. <...> Поэтому предпочитаю никаких писем не получать”.
“Если говорить о литературе вообще, то мы, шведы, перестали бояться изображать детей некрасивыми, злыми, отталкивающими. Это такая характерная черта шведской литературы. Норвежцы и датчане тоже создают книги, которые балансируют на грани: в них рассказывается, например, о смерти, о душевных болезнях. Такие книги адресованы также и взрослым, которые этого боятся”.
Сергей Оробий. Евгений Рейн — возмутитель спокойствия. — “ Homo Legens ”, 2012, № 1 < http://homo-legens.ru >.
“Литературная судьба и личные отношения сложились таким образом, что о Рейне принято говорить „за компанию” с Бродским, пусть и в чрезвычайно комплиментарном смысле. Пока такое представление не стало частью бродсковедческой мифологии, его не поздно уточнить. „Научив Бродского”, Рейн избежал его неизбежного влияния, так что напрашивающиеся слова об „ученике, победившем учителя” тут неуместны. Более того, теперь понятно, что запоздалость его первой поэтической книжки (сборник „Имена мостов” вышел в 1984-м, с сильной цензурной правкой) стала, пожалуй, необходимой временной дистанцией, чтобы поэт Евгений Рейн сложился в самостоятельную творческую величину”.
“Когда-то Юрий Тынянов писал о споре „архаистов” и „новаторов” пушкинской поры. Эта модель удачно подходила к современной ему литературной жизни, актуальна она и сейчас — только под „архаистами” мы понимаем скорее „(нео)традиционалистов”. Благодаря премии „Поэт” у нас сложилась замечательная группа „традиционных” поэтов: Рейн, Кушнер, Гандлевский. Каждое имя — наособицу. Точнее, наш (нео)традиционализм сложился, конечно, гораздо раньше премии „Поэт”. Зато ее организаторы задались важной целью: найти эстетический консенсус не только между членами жюри, но и с абстрактным читателем (Чупринин именно так и говорит: „большая часть читающего сословия”)”.