Захар Прилепин. Человек с репутацией. — “Книжное обозрение”, 2012, № 9.
“Так как большинство либеральной общественности читать его [Константина Крылова] книжки все равно не станет, я тут вкратце не то чтоб перескажу, а немного поцитирую Крылова. Это не так уж страшно, поверьте на слово. Тем более что, хоть это и публицистика, сам я иногда читаю его печальные заметки, будто бы предо мною стихи. Порой даже наизусть хочется заучить”.
Пушкиниана 2011 года. Подготовил Олег Трунов. — “Книжное обозрение”, 2012, № 11.
Библиографический список книг о Пушкине. 225 позиций.
“Пушкиным заниматься сложно”. Беседовал Владимир Желтов. — “Невское время”, Санкт-Петербург, 2012, на сайте газеты — 6 июня < http://nvspb.ru >.
Говорит профессор Новгородского университета Вячеслав Кошелев: “Многие вещи до сих пор необъяснимы. Вот, к примеру, „Станционный смотритель”. Его главного героя Самсона Вырина с подачи Достоевского привыкли воспринимать как „маленького человека”. Но у Пушкина есть указание на то, что Самсон Вырин служил в Измайловском полку. А брали на службу в Измайловский полк только людей под два метра ростом, богатырского телосложения. Вот тебе и „маленький человек”! Из сопоставления подобных деталей приходишь к выводу, что повесть — о непонимании двух родственных душ: Дуни и ее отца. Хотя возможны и другие толкования”.
“Даже в документах правды нет. В мемуарах правды нет, в письмах нет. История строится личностью историка. Историк вы и историк я — мы напишем разные вещи. И это правильно. Объективной истории не существует. Один историк заглядывает в одни источники, другой — в другие”.
Революция в русском нон-фикшн произойдет, когда научатся писать некрологи. Соломон Волков — о царских милостях и писательских слабостях. Беседу вела Лиза Новикова. — “Известия”, 2012, на сайте газеты — 14 июня < http://izvestia.ru >.
Говорит Соломон Волков: “Ведь в России было несколько попыток издавать журнал вроде New Yorker , но они заканчивались не только из-за отсутствия финансирования, но и потому что в России до сих пор мало качественных репортажей, нет к ним вкуса. Знаете, где это проявляется отчетливей всего? В такой незначительной сфере, которая здесь [в США] поднята до высот настоящего искусства — это некрологи. Что такое некролог в России — сопли и вопли. Из него вы не узнаете ни точные даты смерти, ни возраста, ни причины смерти, ни кто наследник”.
“Для русских писателей лучшая аудитория — дети эмигрантов. Это огромный потенциальный рынок. Это все люди с хорошим образованием. Все они проходят через две стадии: сначала отторгают все русское, хотят быть как все, но потом, что называется, возвращаются „к корням””.
“Когда он [Бродский] приехал в Америку, за год выступил в 70 — 80 колледжах. Я бы сошел с дистанции на пятом, а он кайфовал. Совершенно не был замкнутым человеком, когда заводился, мог читать часами. У Бродского была такая специфическая шаманская манера чтения, он заводил даже ту часть аудитории, которая не говорила по-русски. Они начинали дергаться в такт и получали удовольствие, как от музыки”.
Сергей Роганов. Молодежная политика неполитической эпохи. — “Известия”, 2012, на сайте газеты — 20 июня < http://izvestia.ru >.
“Впервые в современной истории появилось полноценное поколение россиян — нынешних двадцатилеток. Это не „постсоветские”, не „рожденные в СССР”, а поколение, лишенное напрочь исторического опыта, необратимой коллективной травмы: краха огромной страны, не просто огромной, а супердержавы ХХ века”.
“В современной России сформировался запрос на „неполитическую повестку дня” — об этом пишут и говорят публицисты и редакторы многих изданий. Об этом говорят на праздниках и встречах друзей”.
Россия без классики, или Пушкинистика как папирология. Записал Евгений Богачков. — “Литературная Россия”, 2012, № 26, 29 июня.
Говорит Дмитрий Бак: “Мне кажется, что не все еще даже в академическом сообществе осознали тот факт, что XIX век уже не прошлый, а — позапрошлый. Буквально на моих глазах (я преподаю двадцать шесть лет) коренным образом изменилось отношение студентов и вообще современников не то что к реалиям текста, не то что к каким-то вещам, требующим специального комментария, но просто к языку и к референтным областям языка. Никогда не забуду, как обсуждал со своими студентами строку „Нет, легче посох и сума...”. Ни один в аудитории семинарской группы не заподозрил в „суме” что-то, связанное с сумкой. Был даже такой экзотический вариант: „Это, может быть, ‘сумма’?” Что такое „немые стогны града” — тоже оказалось совершенно непонятным. <...> Действительно, XX век как-то застит XIX, XIX век стал, условно говоря, тем, чем когда-то был XVIII, и т. д. Я думаю, есть и текстологические исследования, которые об этом говорят. Само письмо, пунктуация, грамматика — все это отодвинулось очень и очень далеко”.