— Не волнуйся, — как-то странно глядя, сказала Калерия, когда он не мог попасть в рукав пальто.
Она вышла из их бывшей спальни на звонок и почему-то не ушла, когда он говорил с Заей. И когда отменил визит Лючина. Поясница перевязана — чтобы видел Скворцов: она больна.
— Шуре сколько лет? — спросила строго.
— Будет пятнадцать.
— Ну вот, у нее менструация. Так что не психуй! Зая, конечно, в панике. Она ведь небось, девочка твоя драгоценная, смолянка?
Он не понял сразу…
— Зая — девственница? Девственница! Девственница… — Калерия усмехнулась. — Вообще-то кошмар.
В речи Калерии, в том, как она произносила слова, был какой-то порок, она иногда будто сглатывала согласные, от кокетства или привычки странной, и тут она повторила в этой своей манере:
— Кошма!
Он не услышал “р”, но зубки блеснули.
Шурочка сидела на своей кровати, пижама в цветочек, откинув одеяло и отставив в сторону левую ногу. Любимый голыш Алик спал на ее подушке, как всегда, но Орест Константинович сразу увидал крохотную капельку крови в заломившейся складке, на животе у Шурочки.
— Боюсь, там кровь, — сказала Шурочка. — Я больна?
— Нет, ты просто вырастаешь, стала длинной-длинной девочкой. А когда девочки вырастают, у них это происходит.
Он не мог теперь не признать, что Калерия, несмотря на страсти по разводу, его в некотором роде и подготовила; теперь он знал, как успокоить дочь.
Давать Игнацию 3, лучше в жидком виде (пять капель на полстакана воды), через 5 минут, по маленькому глотку. Через четверть часа Опий.
— Давай с тобой вдвоем посмотрим на дверь, там видно, как растет моя любимая Шурочка.
Все метки с самого рождения были на дверном косяке у входа на открытую веранду. И та — роковая: десятое июля тридцать восьмого; зарубка осталась. Дату он обозначил, когда они опять стали жить в Мамонтовке. С перерывом в пять лет шли зарубки: это уже Зая вместе с Шурочкой корябали по дереву цветными карандашами, сперва Зая писала, а потом Шурочка обводила.
— Видишь, — он показал ей последнюю метку, — ты выросла. Большая, а это бывает только у больших.
— У тебя?
— Нет. — Он покачал головой.
Не мог врать ей. Он почти все знал по поводу ее болезни, хотя бы то, что знали изредка наблюдавшие Шурочку другие врачи: вечный ребенок! Тригонометрию — да, не поймет, но где кончается ее душевное понимание, и если это понимание шестилетнего, как определили психиатры, то он и в шесть лет чувствовал и понимал так же, как сейчас, почти в пятьдесят. И он сказал:
— Шурочка, это только у девочек и у теть.
— У Заи этого нет! — Она покачала головой.
— У девочек и молодых теть. — И поправился: — У женщин.
Что было для нее в этих словах? Но поднялось в ней, от сердца к горлу, комок боли, который она будто хотела выдавить из себя; она повисла на отце всем телом и, держась за его шею, стала подпрыгивать — Орест Константинович догадался: хочет к нему на руки; она действительно сразу и ноги поджала под себя, а голову отцу в подмышку. Она была тяжеленькая, и он шел медленно, осторожно ступая по щербатым половицам. Она теперь тряслась, что-то бормоча, прижимаясь все ближе и ближе — плечо стало мокрым.
— Оренька, бог мой, ты надорвешься! — Это уже тетя Зайка. — Шурочка, отпусти папу!
— Нет, — сказала она так же неожиданно, как начала рыдать, и поскребла ему за ухом нежно, и перевесилась через плечо.
Она уже не плакала. Он понял — она улыбается.
…Он бы никогда не женился на Калерии, если бы не познакомился с ней, как познакомился. Тогда в аптеке Викуся его даже и не представила дочери, то ли Калерия торопилась, но скорее из-за нежданности самого появления Ореста Константиновича. Итак, он увидел их вдвоем, вместе, Викусю и Калерию, на главной аллее Немецкого кладбища. Лефортовского. Уже звали Введенским. У Виктории Карловны дядя был там похоронен, и она, несмотря на страх вечный, что откроется родословная, любила гулять с Лерочкой по кладбищенским аллеям. Кладбище успокаивало ее. Казалось, нигде не возрастали такие высокие липы с черными, будто обугленными, стволами, нигде так не полыхала яркая кленовая осень. Оглянувшись робко, Викуся опускала к подножию треснутой плиты тайного советника с немецкой фамилией букетик душистого горошка.