Словом, Моль была нормальным людоедом человеческого сообщества и давала этому самому сообществу отщипнуть и от себя кусок-другой (не больше) — авось не убудет. Проценты оказывались слаще разменной боли.
А Блондин… Что Блондин? Девки его бросали, потому что он бухал. И не просто как все, а без перерыва. Они сидели в кафе, и Моль сказала: «Я хочу спирта». Блондин предложил: «А может, шампанского?». Моль повторила: «Спирта». Блондин сказал: «У меня есть спирт. Дома. Пойдем сходим вместе». И они ушли вместе за спиртом, а обратно в кафе не вернулись. Наутро мать метелила Моль полотенцем, а Блондин стоял под окнами и бросал камушками в стекло.
Через год Блондин устал. И тогда Моль сказала ему: «Давай расстанемся». — «В смысле?» — не понял Блондин. «Давай расстанемся на лето». И они расстались на лето, а осенью Блондин снова стоял под окнами и бросал в стекло камушки, а мать метелила Моль полотенцем.
Прошел еще год.
И теперь, после тысячной ссоры, Блондин сказал: «Давай, расстанемся».
И этот вопрос выбил Моль из колеи. Вышиб из ее головы хмель. Блондин не сказал: «На лето». И она спросила: «В смысле?..».
— Да пошли вы все в жопу!
Моль громко засмеялась и побежала через майский лес прочь от Блондина, Кольки и Надьки.
— Беги, беги, — процедил Блондин и рявкнул на Кольку: — Наливай, че уши развесили, как глухой с пидарасом?
Надька опять хихикнула.
Колька налил.
Выпили почему-то не чокаясь. Да и что за радость — чокаться пластмассовыми стаканчиками…
Эх, та была еще парочка, Колька и Надька.
«Хрен да уксус», — метко называл их Блондин.
«Хреном» была Надька. Она всегда находилась в приподнятом настроении. Даже когда у нее однажды стырили пустой, но все же кошелек — только похихикала.
Надька училась в классе коррекции. Там было несколько человек, которые не хихикали даже — ржали по любому поводу. Так что Надька была еще ничего. А были и такие, которые плакали. Колька, например.
Все его, Кольку, били-били, били-били, били-били. А потом его подобрал Блондин. И Колька стал ходить за Блондином. И никто больше не бил Кольку. Колька отдавал Блондину карманные деньги, дежурил за него по классу. И стоял на стреме, когда Блондин тряс окраинные сарайки и стремительно стираемые цивилизацией ларьки со всякой дребеденью. На ларьке и погорели. Сцапали по условке. И вылетели из школы в лицей, как была официально названа вчерашняя гопа.
К тому времени Моль с Надькой тоже были лицеистками. Надька за Молью таскалась навроде как Колька за Блондином. Моль хоть и училась тоже раньше в классе коррекции, но без причины не плакала и не смеялась. Просто родители потеряли ее однажды, нашлась в притоне. С тех пор и пошло.
А тут Моль скорешилась с Блондином. Колька с Надькой обнюхались: ну дык. И получилось две пары. А все из-за того, что Моль однажды не захотела шампанского, предпочтя ему чистый спирт…
Не торкнуло.
Выпили по второй.
Первым не выдержал Колька.
— Догнать надо, — угрюмо пробубнил он.
— Вот и догоняй, мля, — рявкнул Блондин.
И вдруг сам рванул в лес.
— Чего он? — хихикнула Надька.
— Машина вроде едет. Помнишь, как прошлый раз…
Надька помнила.
Машина тогда оказалась милицейской, и Моль в течение пятнадцати суток подметала тротуар в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходила мать и била Моль полотенцем.
— А вдруг не машина. Помнишь, тогда…
Это было еще до расставания на лето. Блондин застукал Моль с поличным в сарайке и долго бил и таскал за жидкие волосы по огороду. Моль засадила Блондина на пятнадцать суток. Он грузил кирпичи в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходил отчим Моли и бил Блондина кулаком под дых…
— Ты посиди тут, лады?
Надька хихикнула и кивнула.
Через час она перестала хихикать и собралась идти следом за друзьями, но задремала.
Во сне к ней приходила Моль и грозила пальцем. Плакала и, чего не бывало раньше, гладила по голове.
Через два часа Надька замерзла, проснулась, подкинула веток в огонь и снова задремала.