Вдавленная лицом в грязь, мертвая, у обочины лежала Моль.
Лейтенант Иванов простудился еще накануне вечером.
Лейтенанта прохватило ветерком на берегу порожистой реки, где он отдыхал вместе с семьей.
Простуда была ерундовая — насморк. И обращаться с ней в поликлинику, стоять в огромных очередях — совсем не хотелось.
Поэтому лейтенант вышел на дежурство.
Он патрулировал шоссе в окрестностях города.
Иванов вяло и апатично штрафанул двух «гонщиков». Заставил «подышать в трубочку» одного подозрительного подростка, ехавшего на своем скутере слишком близко к середине дороги. Проверил документы у водителя машины с надписью «Огнеопасно» и у шофера какой-то газели…
Почему Иванов тормознул тот красный жигуль, он и сам не мог себе объяснить.
С «газелью» еще не разобрался, как вдруг, неожиданно для себя, маханул палочкой.
Жигуль выезжал из города и послушно остановился.
И водила был в норме.
И техосмотр у него был пройден.
И перегаром не пахло.
И зрачки были как зрачки, а не что-то эквивалентное старым монетам.
Вот только желание вытряхнуть этого стриженного с фиксой из машины и сделать так, чтобы за руль он сел как минимум не скоро, преследовало Иванова даже тогда, когда жигуль скрылся из виду, удаляясь от развеселого местечка, названного далекими предками Воронье Поле.
Инспектор впал в апатию и за оставшиеся четыре часа смены проверил еще пару машин, въехавших в город с разных сторон.
БМВ и КамАЗ.
И ничего вроде бы особенного. Но что-то не давало ему покоя.
А Иванов был натурой тонкой, чувствительной.
Перед школой милиции, а точнее, полугодовыми курсами он закончил физмат. С трудом удержался от поступления в аспирантуру, но до сих пор тайком от самого себя нет-нет да и представлял доцента Иванова, профессора Иванова, вещающего с кафедры МГУ или чего попроще, но так, чтобы ему внимали умные, адекватные, интересные люди, а не всякое быдло с трудноразличимой синей «мушкой» около верхней губы, о значении которой знают лишь те, кто провел за колючкой лет дцать: по ту или эту сторону проволоки.
Ни доцентом, ни профессором Иванов так и не стал. Но интуиция обманывала его редко.
Моль торкнуло по-своему.
Она не утратила возможности передвигаться на своих двоих, но несколько потерялась во времени, пространстве и, главное, в голове.
Довольно скоро выбравшись на дорогу, Моль махнула рукой перед бензовозом, который обдал ее водой из выбоины на бетоне, презрительно фыркнул и промчался мимо.
Моль сначала ругнулась, а потом задумалась, в какую же сторону движется бензовоз. Проще: в город или из города. И что именно находится слева, а что справа. Где свое, хоть и Воронье Поле, и где Печниково, деревня, находящаяся прямо в противоположной стороне.
За размышлениями прошло около получаса.
Потом на дороге показался красный жигуль, и Моль, решив, что такая жестянка может двигаться только в Воронье Поле и никуда больше, замахала руками.
Жигуль уже пролетел было мимо, но тут водитель ударил по тормозам, так, что машину аж завернуло бампером влево — капотом вправо, — и распахнул дверцу.
— Прошу, — призвал Моль какой-то слишком спокойный и невозмутимый голос.
— …А я ему: «За пацанячью уважуху!». Говно вопрос! Базара нет. Владимирский централ…
Все так же слишком невозмутимо, но куда как более утомительно для единственной слушательницы доладонил все тот же голос через полчаса.
— Че за митуса… Ростовские пацаны! Они его на перо, а я им: «Скрипач всегда в законе!».
Вещал он же через час.
— …А я ему: «Сегодня фраер, завтра…».
— Слышь, дядя, — перебила говоруна Моль. — А сколько еще до Вороньего Поля?
— До Поля? — как-то застенчиво засопел «дядя».
— Ну.
— Шисят кэмэ взад.
— Так какого ты…
Жигуль ударил по тормозам и почти сразу помчал дальше.
Моль осталась у обочины.
Ее обволакивала темнота, и Моли показалось, что в этой темноте она не одинока.
Темнота не была абсолютной.
В километре угадывались огоньки деревеньки.
По шоссе издалека приближался грохот какой-то машины.
Словом, было не страшно.
Однако Моль вздрогнула, когда под ухом раздалось дребезжащее:
— Куда полетела?
Вслед за этим зажегся фонарик, и Моль увидела рядом с собой маленькую, как девочка-подросток, старушку.
— Никуда, — буркнула Моль, которая, вообще говоря, не сильно жаловала стариков, слишком уж много зла принесла ей врожденная наблюдательность соседок.