По итогам той истории маме вынесли строгий выговор и сместили с поста заведующей центром на должность рядового врача-психотерапевта. На этой должности она числится до сих пор, фактически продолжая руководить центром. Когда папа однажды спросил у мамы, о чем она больше всего жалеет в этой истории, мама ответила: «О ребенке, который потерял свой шанс вернуться к нормальной жизни». Она до последнего защищала своего воспитанника, утверждая, что его намеренно спровоцировали на агрессию.
— Ты о чем задумался? — спросила мама, проводя ключом-карточкой по сенсорной щели нашего дверного замка.
— Да так, о ерунде разной, — уклончиво, но в целом правдиво ответил я.
Наконец мы очутились дома и смогли сбросить с себя верхнюю одежду. Мама, едва раздевшись, устремилась на кухню, чтобы успеть накрыть стол к моменту папиного прихода. Я в это время проскользнул в свою комнату и, надев «сетчаточник», заглянул на свою страничку в социальной сети и еще несколько сайтов. Мей была в сети и написала мне какое-то сообщение со смайликами, а потом и видеосвязь включила, чтобы поболтать. Кое-кто из одноклассников, как обычно, решил уточнить у старосты пару вопросов по школьному расписанию. Еще несколько комментариев появилось под моими фотками из «Аквариуса». Джерома я в сети не видел и мог лишь гадать, чем сейчас занимается мой несчастный и гордый друг.
Своей собственной комнатой я был обязан тому, что у нас была одна из самых больших квартир в Генераторном — две комнаты, кухня и собственный туалет с умывальником. Как никак, мой папа был большим человеком в селении. Именно из-за этого кое-кто завидовал нам и мне иногда приходилось слышать неприятные вещи о маме и папе — вроде тех, что говорила тетя Галя. Но это были только отдельные неприятные моменты, на которые я старался не обращать внимания и относиться ко всем людям с дружелюбием и открытостью, как учил папа.
Поболтав с Мей и положив свой сетчаточник в футляр со специальным влажным покрытием (родители настаивали, чтобы я не пользовался им по вечерам — берег зрение), я отправился на кухню, наблюдать за тем, как мама возится с пищевым процессором. Мама сообщила, что папа уже освободился со службы и скоро будет. Болтая с мамой, временами мы с ней поглядывали на входную дверь, пока не услышали наконец за ней шаги и писк электронного замка. Это означало — папа дома.
Усталый отец всегда приходил к ужину последним. Снимал тяжелое пальто, трепал меня по голове, чмокал маму в щеку. Его движения были размеренными и спокойными, в них не было той нервозности и раздражительности, которые присущи многим взрослым на исходе изнурительного буднего дня. Честно говоря, я вообще не помню, чтобы папу кому-нибудь удавалось вывести из душевного равновесия. Даже будучи недоволен или разочарован, он сохранял полный самоконтроль.
Владимир Войцеховский был на четыре года старше мамы, росту и сложения среднего, с короткой стрижкой и приятными гармоничными чертами лица. Снизу овал отцовского лица был обрамлен темной тенью, образовавшейся за день на месте выбритой утром щетины. По долгу службы папа всегда был аккуратен — брился по меньшей мере раз в день, а иногда дважды. В отличие от щек, на макушке у отца волосы росли редко — даже на фоне короткой опрятной стрижки была хорошо заметна залысина. Впрочем, эта последняя черта вносила лишь еще один вполне уместный штрих в его интеллигентный портрет.
Пожалуй, папа выглядел бы вовсе безобидным, если бы не волевой подбородок и решительная твердость в голосе и взгляде, которые можно было проглядеть при первом взгляде, но сразу становились заметны при дальнейшем общении. Все, кто был хорошо знаком с Войцеховским-старшим, знали — это человек с изрядной силой воли. И если он решал проявить упорство (а бывало так лишь тогда, когда папа отстаивал свои искренние убеждения), то сдвинуть его с занятой позиции было практически невозможно.
Папа подготовился к ужину, быстро обмывшись в умывальнике и переодевшись в домашнее — спортивные штаны и вязаную кофту. Заходя на кухню, он часто моргал воспаленными покрасневшими глазами, потому что перед этим закапал их лекарством. С глазами у него были проблемы. Мама говорит, они начались еще со времен войны, из-за вспышки, которую он видел, когда взорвалась ядерная бомба. Сам папа не любил обсуждать это. Отмахивался: «Пустяки!» Отец относился к породе людей, которые не слишком носятся со своим здоровьем, — он лишь придерживался нескольких простых правил, которые позволяли ему оставаться в тонусе, а к остальному относился с философским фатализмом.