— О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Ты не убийца, Димитрис, — вдруг уверенно проговорила девушка. — Как и я.
— Ты совсем меня не знаешь. А ведь я убивал людей даже при тебе.
— В том не было твоей вины. Тебя заставили заниматься всем этим вопреки твоей воле.
— С чего ты взяла?
— Вчера, когда… ну, когда тебе было нехорошо… ты много всего говорил в бреду, — припомнил девушка, и по ее лицу пробежала тень. — Это было страшно слушать. Ты выкрикивал какие-то воинские кличи. Ты без конца называл себя «мясом». Кричал, что рожден, чтобы убивать. Я даже номер твой уже запомнила. «Триста двадцать четыре». В какой это армии присваивают вместо имен номера, как в каком-то концлагере?
Я вполголоса чертыхнулся, злясь на себя за то, что сказал, и испытывая тревогу из-за того, что еще я мог сказать.
— Я говорил что-то еще о своем прошлом? Много всего страшного, да?
— Кое-что, — ответила Маричка уклончиво, и по ее глазам я яснее ясного понял, что кошмары, мучающие меня чаще всего после Африки, тоже прозвучали из моих уст. — Но важнее всего то, что ты ужасно сожалел. Ты просил за все прощения, Димитрис. И это было искренне.
— Сожаления не вернут жизни тем, у кого я их отнял, — помрачнел я. — Они вообще ничего не меняют.
— Для меня — меняют.
— После всего, что ты слышала и видела, ты должна бояться меня.
— Нет. Я совсем тебя не боюсь.
— Когда я проснулся и увидел, что тебя нет… Я решил, что ты ушла. Ушла насовсем, — признался я.
— Ты думал, я брошу тебя? После того как я была с тобой всю эту страшную ночь?! — возмущенно засопела девушка.
— Дело не в том. Я боялся, что ты сбежишь из-за того, что я говорил во сне. Из-за того… из-за того, что поймешь, какой я монстр.
Она долго и задумчиво молчала, не глядя мне в глаза. Потом наконец посмотрела. Смело и открыто.
— Я не знаю, что было раньше. Но с тех пор, как мы встретились, ты еще не причинил вреда никому, кто бы не пытался причинить вред тебе… или мне. Ты защищал меня. Ты никого не убивал, если только у тебя оставался выбор. У меня нет причин бояться или осуждать тебя, Димитрис.
Я с благодарностью кивнул. Эти слова были для меня более важны, чем она могла себе представить. Глядя на нее, я вдруг сделал нечто очень необычное для себя, непривычное — улыбнулся. Наверное, улыбка смотрелась странно на моей украшенной шрамом роже, потому что Маричка при ее виде слегка напряглась.
— Что такое? — чуть встревоженно переспросила она.
— Я помню, как ты мне вчера пела. Мне это снилось, или это было на самом деле?
Бледные щеки девушки вдруг покрыл едва заметный румянец, как тогда, когда я спросил о ее трофейной одежде. Похоже, так бывало всякий раз, когда Маричка по какой-то причине чувствовала стыд или смущение. Она ответила не сразу.
— Я не думала, что ты запомнишь.
Некоторое время она промолчала, а затем начала рассказывать:
— Когда-то, еще в центре Хаба, учительница говорила, что у меня врожденный музыкальный слух. Но с тех пор я никогда никому не пела, кроме… неважно.
Ее глаза выражали смятение. Я почувствовал, что мне не стоит расспрашивать о том, что стоит за этим «неважно».
— Это было от отчаяния. Я просто не знала, что еще делать. Тебе было так плохо, ты так страдал, все время говорил все эти ужасные вещи сквозь сон, скрипел зубами от боли, дрожал… Я думала… думала, что, может быть, это успокоит тебя.
— У тебя голос необычный. С хрипотцой, — припомнил я. — Он как-то странно сочетался с дождем.
— Да, точно, — поникла Маричка. — Я иногда забывают… ну, о своих хрипах. Это из-за… из-за того, что мне… слегка нездоровится. Это было, наверное, ужасно, да?
— Я не помню, чтобы слышал что-то прекраснее, — честно признался я.
Она долго смотрела на меня после этих слов, словно бы пытаясь понять, искренен ли я. Но так ничего больше и не сказала. Я почувствовал себя неловко, сообразив, что всколыхнул в ее душе какие-то переживания, вызвал к жизни призраки прошлого. Чтобы как-то уйти от неловкой темы, я перевел взгляд на остатки костра.
— У нас было какое-то мясо, — вспомнил я, поморщился. — Помню, как ты жарила его. Кажется, ты пыталась кормить меня.
— Ты все равно ничего не съел. И оно, наверное, к лучшему.
— Что это было?
— Собачатина, — поморщилась девушка.
— Где ты взяла ее?
На лице девушки изобразилось легкое колебание.
— Я… Перед тем как уехать, я… кх-кх…отрезала кусок от одной из тех, которых ты убил, — наконец произнесла она, глянув мне в глаза.