Влив в себя чарку самогона и звонко хрустнув соленым помидорчиком, Джером шумно выдохнул и молвил:
— Погорячился я, Димон, когда ее с собой потянул. Не место ей было тут. Ей бы с тобой уехать, в это ваше Содружество, в цивилизацию. Не из тех она, что будет свой нежный зад раз в неделю в грязной воде купать да зубы куском ветки чистить. Свобода не всем так дорога, как мне, иным комфорт куда милее. Но я тогда этого не смекал. Тут житейская мудрость нужна, а я пацан был, да еще и втюрился в нее по уши. В общем, пожила она у нас тут какое-то время. Войну пережила, раненым помогала, не унывала, держалась молодцом. Но никогда не думала о том, чтобы задержаться тут надолго. На этой почве у нас с ней постоянно были ссоры… Ну да, ты нас знаешь, мы с ней пять минут поговорить не можем, чтобы не поцапаться. В общем, наступил день, это еще в 77-ом было, когда к нам в станицу притащили одного израненного раскосого типа, которого дворняги чуть не задрали. Непонятно было откуда он вообще тут взялся, но видно было, что холеный, не из дикарей — рожа бледная, зубы ровные, шмотье заводского кроя. Мей, как водится медсестре, принялась его отхаживать. Я тогда был своими делами занят и как-то не заметил сразу, что она уж слишком много времени с этим типом проводит. Фрукт этот, оказывается, ни по-украински, ни по-русски, ни по-румынски — ни слова, только на китайском щебечет. А Мей этот птичий язык еще со школы знала. Пес его знает о чем они там кумекали по-птичьи целыми днями напролет, да только она от него не отходила, щебетала не умолкая, и задурил он ей голову по полной программе. Однажды, когда хрен этот, Цзы его звали, уже оправился и отъелся, Мей собрала всю станицу и давай переводить что он там стрекочет. А нес он ересь дичайшую. Сказал, что он родом из Евразийского Союза, из самого Нового Тяньцзиня, и что после какого-то там их университета записался добровольцем в какую-то там программу, по которой его забросили в нашу глухомань, чтобы он нес в темные массы свет коммунистической пропаганды. Тьфу! Будто мы не знаем что это за напасть! Но Мей на соловьиные речи этого хитрожопого китаезы крепко запала, да и на него самого. Он был как раз ее типаж: высокий, важный, голосистый. Ну, типа тебя, Димон, в общем. Начала вторить ему и пересказывать услышанные от него сказки о хорошем и добром Союзе, который всех нас к себе с радостью примет. Как ты понимаешь, у нас в станице такую пургу никому нести долго б не позволили. Мужики вступили, быстро этого хрена заткнули, началась ссора, чуть было не порешили его. Наказали ему сей же час убираться восвояси. Ну и…
— Ушла с ним? — догадался я, досадливо цокнув языком.
— Ага, — кивнул он. — И не она одна. Гад голосистый десяток людей с собой сманил. Она даже не попрощалась. Записку какую-то паршивую оставила. Желаю тебе, мол, удачи, и все дела — холодно, сухо. Ох, и злым же я был, Димон! Намеревался пойти за ними вслед и порешить ублюдка. Хорошо что Серый меня тогда удержал. Ушла она своей дорогой, и славно. Рано или поздно это бы случилось.
— Сочувствую. Я знаю, как ты к ней относился, — осторожно вставил я.
— Да брось! Эта рана давно зажила, — отмахнулся Джером. — Ты, Димка, не думай, что я был слепым. Я всегда знал, что Мей нравился ты. Да-да, не отпирайся. Ей всегда нравились люди твоего склада, и поэтому нам с ней просто не суждено было стать парой. Жаль только что она под китайца легла, а не под нормального парня вроде тебя. А так мне похер. Я уже давно вышел из нежного подросткового возраста. И вполне удовлетворен тем, что имею. Катьку мою видал? Другой такой бабы в станице нет, все мне завидуют.
— Да, хороша! — согласился я, хотя оценить это мне было сейчас сложно.
— А то! Своенравная, правда, как дикая лошадь, но уж я-то знаю, как ее укротить. Ей крепкая мужская рука нужна, тогда становится послушной, — похвастал Джером. — А твоя тоже ничего. Не мой тип, честно говоря — грустная больно да чахлая. Но какое-то тихое очарование в ней есть. И виден глубоко в глазах огонек. Ох не так просто она, как кажется!
— Да вовсе она мне не девушка. Я встретил ее пару дней назад, так же неожиданно, как тебя. Ты, кстати, можешь ее помнить. Это Маричка, любимая воспитанница моей мамы, из центра Хаберна в Олтенице. Она у меня дома не раз бывала.
— Как же, как же, помню. И вот что я тебе скажу: она как тогда на тебя смотрела, так и сейчас. Девки на тебя всегда падкими были. Раньше-то, правда, ты красавцем был, а теперь, извини уж, не знаю, что они в тебе находят, с такой-то рожей. Но кто их баб, разберет?