Лишь после того, как она упомянула Джерома, я наконец позволил себе поверить в то, что передо мной — та самая Мей Юнг, с которой мы с детства дружили и сидели за одной партой (после того, правда, как меня рассадили с Джерри), в которую Джерри мальчишкой был по уши влюблен, но переспал с ней именно я.
— Понятия не имею, если честно. Но подозреваю, что не очень.
— Я слышала, что он женился на той девушке из станицы, Катерине, и у них теперь есть ребенок. Это не похоже на того Джерри, которого я знаю. Но я была искренне рада этим новостям.
— Он очень изменился. Но, к сожалению, сохранил способность находить проблемы на свою голову.
Мей (теперь я был уверен, что это именно она) краем губ улыбнулась — и стало ясно, что и она хранит о нашем детстве теплые воспоминания. Мы с ней обменялись долгими и непростыми взглядами, прежде чем она неторопливо начала рассказ:
— Давай я расскажу тебе все с самого начала, чтобы не было путаницы. Это потребует времени, но, я надеюсь, снимет много вопросов, которые ты мог бы захотеть задать.
— Да, наверное, так будет лучше.
— В 76-ом, когда войска ЮНР напали на Генераторное, я поддалась на уговоры Джерри, и мы с парой ребят бежали из селения в казачью станицу. Я оставила своим родителям записку, в которой все, как мне тогда казалось, понятно объяснила. Теперь я понимаю, что эти объяснения, как и сама затея, были сущей подростковой глупостью, а своим родителям я принесла немыслимое горе. Я до сих пор виню себя за каждый седой волосок, который принесло им мое сумасбродство.
— Дядя Ан и тетя Пуонг… м-м-м…. они в порядке? — спросил я осторожно, будучи практически уверенным, что ответ будет отрицательным.
— Да, с ними все хорошо, спасибо, — удивила она меня, и продолжила свою историю: — Джерри наверняка уже поведал тебе свою версию того, что произошло дальше, в финале которой я оказалась изменницей и неблагодарной негодяйкой.
Я сделал неопределенный жест, не желая прямо подтверждать это, но и не отрицая.
— Так что ты можешь продолжить верить этому, либо выслушать еще и мое мнение. Ты прекрасно знаешь, Дима, что я всегда была очень мирным человеком. Я никогда не могла понять, что движет людьми, которые преклоняются перед насилием, чтут силу и жестокость. И мы с тобой часто находили в этом вопросе общий язык. Так вот, я окунулась в место, которое было буквально пронизано культом насилия. Ты бывал в станице, так что мне не нужно описывать тебе, что уровень развития во всех сферах жизни там близок к пещерному. Защита от вредных факторов окружающей среды, контроль за безопасностью пищи и воды, образование, медицина, правосудие, финансовая система — все эти блага цивилизации, которые в Генераторном были нам доступны, там отсутствовали напрочь. Больше того, они там даже не почитались. Словно в глубокой древности, мужчин там воспринимали как воинов и охотников, женщин — как матерей и хранительниц очага. За исключением абсолютно ничем не обоснованного отождествления себя с некогда существующим Украинским государством, а также с некогда почитаемым там казачьим движением, станица не имела вообще никакой культуры. Но даже этот рудимент культуры пошел общине не на пользу, а во вред — ведь он обязывал их ненавидеть лютой ненавистью всех тех, кого, по их канонам, стоило считать «историческими врагами»: россиян, их правопреемников, их союзников, а также тех, кто не достаточно сильно их ненавидит. Сейчас я понимаю, насколько глупой была сама мысль о том, что среди этих людей мы могли найти безопасное убежище. Казаки были чрезвычайно воинственны, и при этом начисто лишены стратегического мышления. Они яростно терроризировали войска ЮНР и тех, кого считали коллаборационистами, до тех пор, пока против них не предприняли карательную акцию. Лидеры ЮНР были так же воинственны и жестоки, как предводители казаков. И их акция была соответствующей.
От неприятных воспоминаний она закусила губу:
— Ты видел, на что способно химическое оружие, Дима. Но тебе к тому времени было 32 года, ты был взрослым мужчиной и солдатом. А я увидела это в 16 лет. Я была медсестрой-добровольцем. Через меня прошло больше сотни людей с тяжелыми химическими ожогами. У нас не хватало средств не только на то, чтобы обрабатывать ожоги — не хватало даже болеутоляющих. Вопли и плач людей не стихали сутками ни на секунду. Я никогда не думала, что в, казалось бы, бессвязных стенаниях может быть так много неповторимых оттенков страдания.