Миллер вздохнула, прежде чем твердо изречь:
— Кроме той картинки, которую устройство Гоффмана вытянуло из твоей памяти, не удалось найти ни одной видеозаписи, ни одного фотоснимка, ни одного официального документа, который бы указывал на существование такого человека. Он просто не существует. И никогда не существовал.
Некоторое время я тупо молчал, силясь рассмотреть на ее лице насмешку.
— Вы шутите, верно? — наконец спросил я.
— Мы все думаем, не шутите ли с нами вы, — ответил после неловкой паузы Мэдисон. — ИИ способен автоматически обработать весь объем данных, к которому он имеет доступ, в поисках конкретного слепка данных. Я сделал запрос со своим уровнем допуска, а он, поверьте мне, очень высок, по лицевому паттерну и записи голоса этого человека, которые были считаны с ваших воспоминаний. Но не было обнаружено ни одного совпадения. Ни одного.
— Это невозможно, — прошептал я.
— Вот именно, — мрачно кивнула Миллер.
— Портрет, считанный с памяти, может быть очень неточным, — заметил Долотов.
— Он точен! — возразил я решительно. — Я помню черты лица этого человека до малейших деталей! Я бы не спутал его ни с кем и никогда! То, что вы говорите — да это какая-то чушь! Если вы мне не лжёте, то плохо искали! Достаньте записи из интерната в 2077-ом — и увидите, как он там был!
— Эти записи не сохранились. А люди, которых вы указали как свидетелей вашей встречи, не помнят этого факта, либо нам не удалось их найти, — возразил Нильсен.
— Еще одно «удивительное совпадение»! — фыркнул я, не скрывая иронии. — Ну достаньте записи из госпиталя имени Святого Луки в 2094-ом, незадолго до моей выписки — и увидите, как он лично заходил в мою палату! А если в палате была прослушка, а она там наверняка была, то вы можете услышать даже наш с ним разговор!
— Мы обработали все записи за время, прошедшее с момента вашего выхода из комы до момента выписки. Есть пара поврежденных фрагментов. Но 99,5 % записей целы, и там не зафиксировано никаких незапланированных посетителей. Не фигурируют таковые и в журналах.
— Я бы еще добавил к этому, что мы опросили девятерых бывших бойцов «Железного Легиона». Поскольку у нас нет поименных списков личного состава, а есть лишь номера и псевдонимы, мы ограничили поиск теми людьми, кто так или иначе проявил себя как ветеран этого подразделения. Эти девятеро — все, кого удалось найти живыми и вменяемыми на контролируемой Содружеством территории, — добавил Долотов. — Так вот, никто из них не подтвердил, что видел лично этого человека. Они помнят своих непосредственных командиров, помнят инструкторов из лагеря Грей-Айленд, но не его.
— Допросите Роберта Ленца! Он говорил, что не слышал о нём, но я точно знаю, что они знакомы! Если сделать ему сканирование!.
— И снова пальцем в небо, — вздохнула Миллер. — Ты прекрасно знаешь, что твой бывший опекун Роберт Ленц уже давно работает на Консорциум. До тех пор, пока не будет преодолен нынешний политический кризис, он не будет для нас досягаем.
— А как насчет ваших собственных людей? Не хотите спросить полковника Штагера и капитана Майлса, или какие там сейчас звания у этих ублюдков, а еще у этой суки Кэтрин Митчелл, кто приказал им явиться ко мне в госпиталь и велеть мне заткнуться?
— Все это прорабатывается в рамках направления «С», — взялся отвечать Нильсен. — Пока еще все указывает на, что вышеупомянутые офицеры действовали добросовестно. Они выполняли профилактическую работу среди персонала ЧВК, работавшего во время войны по госзаказам, с целью предотвращения утечки информации, составляющей государственную тайну. Штагер и Майлс отрицают, что получали от кого-либо указания воздействовать на Войцеховского. Они также не слышали ни о каком «Чхоне».
— Иными словами, — подытожил Мэдисон мягко, но решительно. — Мы не можем вечно гоняться за призраками. Как только мы получим хоть одно подтверждение из третьего источника, что этот человек существует — мы им займемся всерьез. До тех пор мы сосредоточим усилия на других направлениях.
— «Если существует»! — повторил я за ним, изумленно покачав головой.
Чем больше я думал об услышанных словах, тем более нелепыми они мне казались, и я начинал укрепляться во мнении, что все они мне лгут. Ведь не существует ни одного иного разумного объяснения происходящему. В памяти всплыл мой разговор с Чхоном в госпитале. Перед лицом предстала его ухмылка, в которой была такая безграничная уверенность, такая властность, какая может быть лишь у кого-то, уверенного в своем всемогуществе.