— Рад тебя видеть, Рина.
— Я не могла пропустить единственное за сотню лет сборище, которое вы устроили, чтобы напиться, а не для того, чтобы поплакаться друг другу в жилетку и почитать нотации, — проворчала она беззлобно.
— Скучаешь по нашим сборищам?
Она неопределенно пожала плечами.
— Только не спрашивай меня насчет завтрашнего.
— Я и не собираюсь. Ты правильно сказала, мы тут не для этого.
Рина остановила на мне острый задумчивый взгляд, по которому было ясно, что «не спрашивай» из ее уст означало «спрашивай», и что она думает о завтрашнем намного больше, чем можно было предположить из слов Чако, который передал мне, что она послала его, едва он упомянул о «носке».
— Из того, что сказал Гомез, я поняла что это очередная никчемная затея. За этим стоит этот чокнутый глухой танкист — педераст, Сладкий Сильви или как его там? Весь смысл таких штук в том, что какие-то пустозвоны трещат, не умолкая. А ты слушаешь их, и думаешь, что лучше бы та бомба на войне взорвалась от тебя на пару ярдов ближе, чтобы ты оглох или вовсе сдох и не мог слышать этого бреда.
— Я прекрасно знаю, Рина, как ты относишься к таким вещам. Я разделяю большую часть твоего скептицизма. Только выводы делаю чуть другие.
— Что надо брать все в свои руки? — хмыкнула она чуть насмешливо, но в то же время и задумчиво. — Черт, может быть, ты и прав! Чтобы какое-то дело было сделано, за него должны взяться кто-то вроде нас с тобой, привыкшие делать, а не только трепать языками. Может быть, и так.
Она внимательно посмотрела мне в глаза, и шепнула:
— На этот раз все серьезно, Алекс? Или снова страусиная политика и «мы за мир во всем мире»?
Я ничего ей не ответил. Во-первых, здесь было не место и не время. Во-вторых, мы с ней знали друг друга достаточно хорошо, чтобы иногда понимать без слов.
— Если тебе интересен ответ на этот вопрос — ты знаешь, где его получить, — закончил я этот обмен многозначительными репликами.
— Эй, Димитрис! — услышал я, тем временем, веселое приветствие еще одного своего знакомого. — Сто лет не виделись, дружище!
Тим Бартон, бывший однокурсник моей бывшей девушки Дженет Мэтьюз, в которую мы оба были влюблены, и с которым, по странному капризу судьбы, мы начал приятельствовать уже после моего расставания с Дженет, стоял около столика у стены, на котором выстроились в длинный ряд бокалы со смешанными для вечеринки коктейлями. Тим всегда стоял на ногах, когда имел возможность — с тех самых пор, как в 90-ом он покинул инвалидную коляску, накопив на сложную операцию по исцелению позвоночника.
Несмотря на то, что Бартон был гением (по крайней мере, его IQ по шкале Стэнфорда-Бине превышал 161, что встречалось у одного из тысяч людей), его план заработать 5 миллионов фунтов, необходимым для операции, к 25 годам, не исполнился. Хотя он и был очень одаренным врачом-офтальмологом, его карьерному росту в сети офтальмологических клиник «Нью Вижн», где он практиковал, мешала его экстравагантность — Тим часто баловался веществами и алкоголем, страдал виртоманией, бывал неопрятен, непунктуален и резок в общении. В 2084–2086 годах его дела начали идти вверх, когда он получил несколько патентов на изобретения в области трансплантологии и лазерной хирургии глаза, а также выиграл приз в пятьсот тысяч фунтов как член команды — победителя телевизионной интеллектуальной игры «Что? Где? Когда?» Однако он просадил значительную часть накопленного на необдуманных экспериментах с торговлей крипто-активами, за счет которых рассчитывал быстро приумножить свое состояние. Судьба улыбнулась ему только в преддверии войны, когда он основал бизнес, специализирующийся на конструировании миров виртуальной реальности.
Сейчас в нем сложно было узнать того полноватого, странного и закомплексованного фрика в инвалидной коляске, которого я впервые встретил в 78-ом. Он сильно похудел, начал модно стричься, отрастил себе щегольскую козлиную бородку и бакенбарды. Всем своим видом он демонстрировал принадлежность к сообществу молодых хай-тек миллионеров, которое начало формироваться в конце XX — начале XXI века и достигло расцвета в конце века. Это были люди, не потерявшиеся в век технологической сингулярности. Их мозг, в отличие от мозга окружающих, был все еще в состоянии угнаться за несущимся прогрессом, вовремя постигать и коммерциализировать все новые и новые технологические новшества. Олицетворением этих людей был Хариш Сурадж, президент «Дрим Тек», заработавший первый миллиард к 30 годам, а к 50 годам отдавший больше половины из своих 183,5 миллиарда на финансирование амбициозных долгосрочных проектов из области научной фантастики, призванных изменить человечество. Эти люди зарабатывали состояние на вещах, которые среднестатистический обыватель был не в состоянии даже понять. А к тому времени, как их ноу-хау начинали запоздало копировать дураки и осваивать обыватели — они уже зарабатывали на чем-то новом, о чем обыватели прознают еще через пару лет. По их внешности, как правило, было сложно сказать, что они богаты — чаще всего подобных персонажей можно было встретить передвигающихся по городу на гиробордах, в каких-то простеньких на вид шмотках, по которым и не скажешь, что они куплены в дорогих магазинах — ведь их чувство интеллектуального превосходства над окружающим миром было так велико, что не нуждалось в подтверждении внешними атрибутами.