Лейла была намного сильнее, чем можно было судить по ее хрупкому телу, но сейчас ее сопротивление было слабым. Она обвила меня ногами и извернулась, попробовав скинуть с себя — но тщетно. По бледному выражению лица и слабеющему дыханию женщины, от которого запотевало стекло моего шлема, было ясно, что полученные ранения серьезны. В сознании ее держали только стимуляторы.
— Все кончено, Лейла, — прохрипел я гневно, крепко держа ее за оба запястья. — Остановись. Прошу тебя.
— И что тогда, Димитрис? — спросила она с усмешкой, посмотрев прямо мне в глаза своими необычайно яркими аметистовыми глазами. — Ты считаешь, что оказываешь мне милосердие? Не позволяя умереть в бою и обрекая на вечность в Чистилище», откуда я тебя когда-то вызволила?
— Это не «бой», Лейла! Это — резня, устроенная спецслужбами Содружества ради сохранения при власти Уоллеса Патриджа! Нет никакой чести погибнуть здесь! Опомнись, я прошу тебя! Никогда не бывает поздно! Я ведь знаю, что, несмотря на все сделанное, ты — не плохой человек! И Амир — всегда это знал!
Она посмотрела на меня странным взглядом. Сколько же всего в нем было! И грусть. И сожаление. И понимание. Но была в нем и вера. И решительность, которую не в состоянии пошатнуть никакое сомнение.
На секунду мне показалось, что я очень отчетливо увидел сквозь пыль лет и невероятных испытаний, через которые прошла эта железная женщина, ту самую крохотную девочку из трущоб Нового Бомбея, нищую и голодную маленькую принцессу без королевства, которая в отчаянии озиралась на руины жестокого постапокалиптического мира, безуспешно пытаясь найти в нем хоть какой-то смысл, хоть какой-то свет и добро, хоть капельку любви и сочувствия. Она так и не нашла его. Вокруг была лишь тьма, анархия, жестокость, злоба, отчаяние, бесправие и несправедливость. И поэтому девочка решила сама изменить этот мир. Создать в нем смысл. Этого хотели так многие. Но лишь у единиц хватало силы воли и смелости, чтобы идти до конца.
Мне хотелось так многое ей сейчас сказать! Хотелось бы волшебным образом перенестить в какое-то тихое и спокойное место, без оружия, без фатальных ранений, без преследователей на хвосту — и поговорить. Проговорить много часов. Если бы понадобилось — дней. Я был почти уверен, что я смог бы все объяснить ей. Смог бы сказать то, что не успел или не сумел сказать Амир. Смог бы доказать, что я хочу того же, что и она. Тоже хочу, и всегда хотел, найти в этом долбанном мире хоть какой-то свет! Но, в отличие от этой несчастной сироты из трущоб, я знаю, где искать этот свет. Знаю, как его создать.
Потому что я уже когда-то видел добро. Я видел свет в глазах своих родителей. Чувствовал тепло в их объятиях. Я потерял все это очень рано. Но память о нем всегда теплилась в моей душе. И лишь она, эта память, помогала мне иногда, не без проб и страшных ошибок, но находить дорогу во тьме. Она помогала мне находить в себе силы, чтобы, несмотря на все, любить, жалеть, прощать. И лишь эти чувства, а не месть и холодный расчет, когда-либо приносили в мою жизнь что-либо светлое. Они помогли мне обрести друзей. Встретить любимого человека. Помогли мне остаться человеком, несмотря на все, что сотворили с моим геномом, а позднее с моей жизнью, все эти Гаррисоны, Чхоны, Патриджы и Дерновские.
— Мне жаль, что все так закончилось, Димитрис, — произнесла Лейла тихо, не замечая, что начинает хрипеть, а из уголка ее губ уже течет струйка алой крови.
Я смотрел в глаза человека, который спасал мне жизнь чаще, чем кто-либо другой на этой планете. Три раза, или четыре — этот наш спор так и не был решен, и он не имел никакого значения.
— Ничего еще не кончено, Лейла, — прошептал я.
Она не ответила. Я так и не узнал, как она активировала бомбу — ведь я держал ее за обе руки, не отпуская. Я понял, что это произошло, как только услышал медленный, неумолимый писк таймера, отсчитывающий секунды до взрыва. Она ничего больше не говорила, не удерживала меня — просто смотрела.
Сколько у меня времени — я не знал. Допускал, что считанные секунды. Но что-то внутри меня не позволило сдаться. Оттолкнувшись от пола руками, я вскочил, и что есть силы поскакал на одной оставшейся в рабочем состоянии ноге в дальний конец библиотеки.
— Робер! — крикнул я на ходу.
— Что происходит?!
Сенатор, с опаской показавшись из своей укрытия, осторожно вышел мне навстречу. Его силуэт маячил у меня перед глазами на фоне широкого витражного окна, невесть как уцелевшего после всего, что здесь произошло. Я слабо понимал, что творю, на что рассчитываю. Действовал практически инстинктивно. Вцепился что есть силы в Робера, прикрыв своим телом от того места, где вот-вот должен был раздаться взрыв, и толкнул нас обоих прямо в витраж.