Но еще одна тема мощно задана этими храмами: на Рождество Богородицы Дмитрий Донской выиграл битву с Мамаем, а Димитрий Солунский был ангел великого князя. Есть, однако же, что-то неуловимо знакомое в этом сличении киевской темы с донской: не так ли за «Задонщиной» слышно и проступает «Слово о полку Игореве»?
Вот первая поэма русского пути и морока, на нем подстерегающего. Имена этого морока нам ли не помнить? Лисицы брешут на червленые щиты, поле незнаемо, четыре солнца, синие молнии (а Веничка думает, что весь в синих молниях говорит ему Бог), клик Карны, поскок Жли — «смагу людем мычючи в пламяне розе», седло кощиево и мутен сон Святослава, в котором соколы Игорь и Всеволод, слетевши с отчего стола, ища Тмутороканя, опутаны путинами железными. Еще два солнца, два багряные столпа, готские красные девы путают соколенка в гнезде, и Гзак с Кончаком ездят по следу…
Гзак и Кончак — вот от кого не ушел Веничка.
И только однажды в языческих этих путинках является Бог христианский: когда Игорю князю путь кажет из земли половецкой в землю русскую, к отчему злату столу, то есть в Киев. И вот уж Игорь едет по Боричеву ко святой Богородице Пирогощей. Страны рады, грады веселы.
Рахматуллин Рустам Эврикович (род. в 1966) — журналист, эссеист, москвовед. Обозреватель «Независимой газеты», куратор Эссе-клуба журнала «Новая Юность». Эссе Р. Рахматуллина из цикла, посвященного «метафизическому москвоведению», опубликовано в № 12 нашего журнала за 1998 год.
Настоящее эссе, приуроченное к 75-летию «Нового мира» и повествующее о его многозначительном местоположении, автор — не без юмора — снабдил следующим предуведомлением: «Даже переехав в 1967 году из знаменитого здания на углу Страстной площади и Малой Дмитровки, „Новый мир“ остался в Путинках — московской местности, которой посвящен нижеследующий текст. Путинки, утверждается иными, — центр московской путаницы. Забавно, что, когда автор нес рукопись в журнал, путь ему преградила решетка, только что установленная в Малом Путинковском переулке, и пришлось идти в обход — через Большой Путинковский».
(обратно)НА ПОРОГЕ НОВЫХ ДНЕЙ
Главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский беседует с Юрием Буртиным, Мариэттой Чудаковой и Михаилом Новиковым
«ВСЕ БЫЛИ СОЦИАЛИСТАМИ…»Юрий Григорьевич Буртин родился в 1932 году в Ленинграде. Окончил филологический факультет ЛГУ. С 1959 по 1970 год регулярно печатался в «Новом мире» как литературный критик. В 1967–1970 годах работал в журнале «Новый мир» в отделе публицистики. Долгие годы работал в издательстве «Советская энциклопедия». В начале перестройки напечатал в «Новом мире» (1987, № 6) статью «„Реальная критика“ вчера и сегодня». В 1991 году вместе с Игорем Клямкиным возглавлял газету «Демократическая Россия». Автор ряда публицистических статей (сб. «Новый строй. О номенклатурном капитализме», 1995). Последняя по времени большая публикация — «Другой социализм. Октябрь, нэп и „завещание“ Ленина в исторической перспективе» (альманах «Красные холмы», вып. 1, М., 1999).
Андрей Василевский. Мы договаривались с вами об этом интервью, и вы сказали, что не очень внимательно следили за журналом «Новый мир» после 1970 года, когда вы расстались с редакцией. Что ж, поговорим о «Новом мире» Твардовского. Вот что давно меня интересует. Когда исследователь пишет историю журналистики в свободном обществе, то не возникает методологической проблемы: а что, собственно, изучает история журналистики? Когда мы говорим о несвободном обществе, основанном на цензуре, лжи и двоемыслии, этот вопрос встает неизбежно. История русской журналистики советского периода, например 60-х годов, — это тексты или намерения? Это те тексты, которые прошли советскую цензуру, и в том виде, в каком они ее прошли? А все потаенные замыслы, неисполненные надежды, истинные мысли — это для мемуаров? Или в историю журналистики входит вся совокупность осуществленного и — неосуществленного, того, что в тех условиях и не могло осуществиться?
Юрий Буртин. 60-е годы — это было совершенно особое, уникальное в нашей советской истории время, когда общество, до той поры полностью поглощенное государством, и прежде всего интеллигенция, появились после продолжительного отсутствия. Интеллигенция у нас то выходит на поверхность, то пропадает, вот сейчас ее нет, интеллигенции, общественности, а 60-е годы — это был ренессанс интеллигенции, и литература этого времени, разумеется не вся, а наиболее смелая, народная ее часть, говорила то, что хотела сказать, более или менее полно. Конечно, тут приходилось соблюдать определенные ограничения, их накладывала цензура, в первую очередь редакторская цензура и, что еще важнее, внутренняя цензура тогдашнего писателя, знавшего, конечно, чтбо можно сказать впрямую, а чтбо — только художественными образами. Но в целом это все-таки был период, когда литература говорила почти полным голосом. Параллельно появлялся самиздат, потом он пошел еще гуще, но и литература печатная в очень большой степени была искренним самовыражением интеллигенции, а через нее — всей наиболее активной, мыслящей части общества. Я думаю, что в нашей советской истории, ну, может быть, за исключением первых перестроечных лет, не было такого счастливого времени, времени, когда литература, интеллигенция значили для жизни общества так много. Разумеется, и неосуществленных замыслов, и запрещенных цензурой произведений было сколько угодно. В «Новом мире» за один только 1963 год, по подсчетам редколлегии, их не прошло столько, что из них можно было бы составить три полных книжки журнала. «Новое назначение» Бека ЦК запрещал несколько раз, из года в год. Фронтовые дневники Симонова были остановлены в номере, который типография уже начала печатать. Не прошли две отличные статьи известного экономиста В. Г. Венжера о роковой роли колхозного строя. В 1968 году дошло до того, что майский номер журнала вышел в конце августа в уменьшенном на треть объеме. Твардовского угнетало бессилие напечатать «Жизнь и судьбу» Гроссмана, «В круге первом», воспоминания Надежды Мандельштам и многое другое. Но все это не отменяет того, о чем я только что сказал.