— Ладно, сыпьте по стаканчику!
4Илья ходил взад — вперед по своей комнате, прижимая к груди больную руку и кривясь от боли, повторял вслух как заклинание:
— Как можно жить вне партии в такой великий невиданный период? Пусть поздно, пусть после боев, но бои еще будут…
И вдруг услышал голос приближающегося отца, который тоже повторял странные слова, причем говорил он их громко, зычно, словно выступал перед публикой:
— Экспорт — импорт! Это вещи отсюда туда, а оттуда сюда! Экспорт — импорт! Это вещи отсюда туда, а оттуда сюда! Экспорт — импорт!
Взгляд Ильи заметался по комнате, он торопливо выключил свет, кинулся на диван, укрылся пледом с головой и замер.
Владимир Иванович открыл дверь, включил свет и, не обнаруживая сына, проговорил удивленно:
— Экспорт — импорт…
Но, заметив под пледом очертания лежащего тела, улыбнулся и, подходя, спросил — озорно и насмешливо:
— Что это ты там делаешь, сынок?
Илья не отозвался, и тогда, взяв плед за край, Печенкин сорвал его.
Илья лежал на спине, поджав ноги и прижимая к груди руку.
— Болит? — спросил отец.
— Нет, — преодолевая боль, ответил сын.
— Нет, — недовольно повторил отец. — Жалко, если не болит. Надо, чтоб болела! Чтоб не совал ее куда не следует!
Рассеянно глянув на лежащие на столе предметы из сундучка, Владимир Иванович переключился на другую тему:
— А мне мать сегодня на работу звонит: «Не волнуйся, Володя, наш сын коммунист!» Я говорю: «А чего я должен волноваться?! Чего я должен волноваться?! Пусть он кто угодно будет, только чтоб без членовредительства…»
Печенкин подошел к столу, постучал ногтем по полой скульптуре Ленина, взял из раскрытого мешка сухарик, бросил его в рот, громко и весело захрустел и спросил:
— В Швейцарии сушил, к подполью готовился?
Илья не ответил, лишь молча сел на диван, но Печенкину, похоже, и не нужен был его ответ.
— Я тебе сейчас скажу, ты расстроишься, но я все равно скажу, — заговорил Владимир Иванович громко и убежденно. — Нет тут ни коммунистов, ни демократов! Мне, когда в Москве, в Кремле, приз вручали — «Рыцарь российского бизнеса», я им знаешь как сказал: «Мы не белые, мы не красные, мы придонские!» Пять минут хлопали! Аплодировали…
Печенкин замолчал, успокаиваясь, пристально посмотрел на гипсового Ленина и воскликнул:
— Это ж Григорича наследство! А я все думаю, где это я видел? Ты представляешь, мы этот дом построили, пора переезжать, а как ему сказать — не знаем! Сказали — дом отдыха. Так он бродил все тут, местную парторганизацию искал. И хлеб в столовой тырил зачем — то…
Он задумчиво посмотрел на мешок с сухарями, пытаясь связать воспоминания и реальность, но новые воспоминания отвлекли:
— И челюсти свои все прятал…
Сундучок стоял на полу, и, присев к нему, Владимир Иванович продолжил свои воспоминания:
— Открываешь утром сахарницу — сахарку в чай посыпать, а там они лежат… Помер — так и не нашли, а новые не стали заказывать, все равно вроде… В гробу лежал, как младенчик, товарищ председатель Губчека…
Красный шелк знамени Печенкин измерил деловито и по — хозяйски — от кончика пальцев до плеча.
— Раз… два… три… Оно самое, точно. Это когда Василь Григорич в третий раз овдовел, он пошел к четвертой свататься. Бурковская была такая, циркачка, Герой Соцтруда… Конный цирк, еще до революции начинала. Ноги, ты не поверишь, — поросенок трехпудовый пробежит, она не заметит. Ну вот… Не было Григорича всю ночь, а утром он это знамя принес.
Рассказывая, Владимир Иванович открыл жестяную коробку из — под зубного порошка и обрадованно воскликнул:
— О! Нашел! Нашел… — И, держа челюсти покойного тестя на вытянутой ладони, проговорил с саркастическим умилением: — Спи спокойно, дорогой Василий Григорьевич, твое дело в надежных руках! — Бросив на сына многозначительный взгляд, Печенкин уточнил: — В руке…
Кинув челюсти в коробку, а коробку в сундук, Владимир Иванович выпрямился, расправил плечи и заговорил, подводя итог:
— У нас губернатор — коммунист! А знаешь, кто его губернатором сделал? Я! Вот этими руками, на свои деньги. Он, конечно, дурак, но зато работать не мешает. Так вот! Нет здесь никаких коммунистов. И демократов тоже нет. А есть те, кто работает, и те, кто языком треплет…
Печенкин замер, задумавшись. Илья вздохнул и лег на диван, поджав под себя ноги и прижимая больную руку к груди; Владимир Иванович мотнул головой, удивляясь собственным мыслям, и продолжил:
— Но вот что интересно! Раньше думалось: будут людям хорошо платить, будут хорошо работать. Ни фига! Тот, кто за сто рэ в месяц вкалывал, тот и сейчас вкалывает… А знаешь, почему я здесь самый богатый? Потому, что я работаю больше всех! Когда они спали или языком болтали, я не спал и не болтал, я вкалывал! Думаешь, просто так мне все это досталось? Тут такое было! Снайпер на крыше, а я внизу, в песочнице, детским совочком окапываюсь. Спасибо Нилычу… Мину противотанковую под капот подложили, гады… Как рвануло! Тебе задницу мою показать? Показать?