Берлинг слабым кивком поблагодарил и приник к сосуду, жадно и шумно глотая. Мартин присел рядом, на складной стульчик, места в каюте осталось ровно на то, чтобы со вздохом облегчения вытянуть слегка замерзшие ноги. Что он и сделал.
Слегка взбодрившийся, Берлинг уже вполне осмысленно и не так обреченно присел на койке, скрестив ноги по-турецки.
— Лучше, гораздо лучше, — констатировал он глубокомысленно. — Что так долго?
— Встретился с американцем. Поговорили.
— Не люблю американцев.
— Это потому, что ты мизантроп.
— Я не мизантроп, я просто не люблю американцев. Нам — самолеты, красным — зенитки. Беспринципные буржуи.
— Правда? — приподнял бровь Мартин. — Беспринципные?
— Совершенно беспринципные, — немедленно откликнулся Берлинг, дважды горевший в самолете, подбитом непримиримыми борцами с мировой буржуазией, подмигивая Мартину в ответ.
И оба расхохотались.
— Все-таки к тебе вернулось остроумие, это хорошо, — одобрил Мартин. — Надолго?
— Не знаю. Пока вроде отпустило. Мутит, но, по крайней мере, не выворачивает наизнанку. А что за американец?
— Коммивояжер. Торгует в разнос, — рассеянно ответил Мартин.
— И же говорю, буржуй. Не боится плыть через океан, рискуя пойти на дно со всей прибылью.
— Он как раз везет товар, прибыль еще только предстоит получить. Вполне приличный американец. Мы ведь тоже плывем. И не очень боимся.
— Говори за себя, — буркнул Мартин. — Вот я очень боюсь. Даже не столько подлодок, сколько атаки с воздуха.
Это был их давний спор, что эффективнее и болезненнее для судоходства. Мартин отстаивал старую добрую доктрину «самолеты для суши, корабли для моря». Берлинг же, как и положено фанатичному любителю авиации, считал, что и на суше, и на море нет ничего страшнее самолета. В этом он был полностью солидарен с Ченнолтом, неоднократно высказывавшем нехитрую мысль: красные глупо пренебрегали перехватом британских судов, предпочитая нацеливать авиацию на чисто наземные операции. И как только скудоумные коммунисты поймут свою ошибку, тут Британии и конец.
Тепло каюты выгнало из тела холод, сохнущая одежда источала легкий парок, Берлингу совсем полегчало, и разговор шел неспешно и очень душевно.
Шейн запер дверь. Тщательно проверил замок, бегло осмотрел каюту. За время его отсутствия ничего не пропало, не изменилось, не сдвинулось ни на миллиметр. Он не вез с собой совершенно ничего противозаконного, что могли бы найти придирчивые британские таможенники. Разве что они научатся читать мысли. Но хранить бдительность заставляла въевшаяся в плоть и кровь привычка. Многих и многих представителей его многотрудного ремесла погубила невнимательность и мелкие ошибки.
Ему вообще не следовало выходить на воздух, тем более заводить новые знакомства, но сидеть взаперти было невыносимо, он не переносил бездействие. Кроме того, в каютах запрещалось курить, а табак был его единственной слабостью, которую Шейн пока не мог победить. Он поморщился, снова вспоминая, какую невероятную чушь пришлось нести, отваживая не вовремя подвернувшегося австралийца. Слава богу, тот не выдержал очень быстро, и сигарета была докурена в одиночестве, лишь в компании моря и неба. В его любимую погоду.
И еще один случайный пассажир укрепился во мнении, что имеет дело с безобидным и слегка простоватым чудаком, возящим между континентами чемоданы пуговиц.
И это было очень хорошо. До поры.
Глава 10
Большинство высших и средних военных учебных заведений при НКО СССР располагались в Москве. Таков был издавна заведенный порядок. Лучших профессионалов готовили в столице, это была аксиома, которую пытались изменить, но получалось не всегда. Приятными исключениями служили два заведения. Лучших артиллеристов страны готовили в Новосибирском ракетно-артиллерийском училище. Насчет ракет явно поспешили, но «Пушкари Стерлигова» пользовались заслуженным уважением даже в Германии, куда регулярно отправлялись на стажировку. А лучшие самоходчики выходили из стен Владимирского Бронетехнического училища. В последнее время, в связи с новыми веяниями, владимировцы даже подступались к подготовке танкистов — делу для СССР относительно новому и непривычному.
Здесь, в скромном трехэтажном здании дореволюционного кирпича, ковали стальной меч артсамоходных войск — гордости и славы советских вооруженных сил. И хотя на пятки самоходчикам уже ощутимо наступали танкисты, гусеничные артиллеристы держали марку, считая себя солью земли и цветом армии.