Сегодня ни Рузвельта, ни Барбары Ходсон не было, это могло означать все, что угодно, от несерьезного отношения президента к вопросу, до как раз наоборот — предельно серьезного и нежелания посвящать в суть разговора даже ближайшее окружение.
— Чай, напиток богов, данный нам специально для того, чтобы искать в нем убежища от суеты бытия…
Внешне президент был похож на «безумного профессора» из популярных в Америке историй в картинках — «комиксов». Пристрастие к белому, взлохмаченные седые волосы, непослушно торчащие в разные стороны, глаза, близоруко и доверчиво взирающие на мир сквозь стекла круглых очков в поцарапанной оправе. Высокопарный слог и склонность к отвлеченным велеречивым отступлениям. Он и выражался как профессор провинциального университета, слегка выживший из ума добряк и наивный мечтатель.
Александр Михайлович до сих пор со стыдом вспоминал, как искренне купился на этот тщательно культивируемый образ. Слава богу, в ту самую первую встречу, он был всего лишь помощником Молотова. А тот был старой прожженной лисой, ищущей каверзу в каждом слове и измерявшей успех по интенсивности возмущения в иностранной прессе. Впрочем, Василевский был не одинок, даже сограждане считали Ходсона кем-то вроде Рождественского Зайца, слегка полоумным, который раз за разом угадывает верные политические и экономические ходы и решения именно в силу того, что «не от мира сего». Было забавно наблюдать, как нация, закореневшая в глубоком материализме и практичности, поддалась коллективной магии веры в силу удачи.
Но если у президента САСШ и было что-то от «сумасшедшего профессора», так это прекрасное образование и энциклопедические познания во множестве сфер знания. И ум — изощренный, острый как скальпель, безжалостный как штык. Иного и не могло быть у того, кто уже четвертый срок вел Штаты через бурное и опасное море политики тридцатых-сороковых годов, спасая от удушающего кризиса.
— Отведайте, мой скромный друг. Отведайте.
Василевский послушно отведал. Тем более, что оно того стоило — чай и в самом деле был великолепный. То, что ему сейчас было нужно — крепчайший напиток, изгоняющий из тела усталость и бодрящий разум.
Он еще раз окинул взглядом окрестности. Президент принял русского посланника не в Белом Доме, и не в каком-нибудь официальном здании, но в своей личной резиденции. На широкой и открытой веранде, окруженной тесным строем кипарисов. Василевский был привычен к советскому стилю политических совещаний вдали от шума и посторонних глаз — на дачах и закрытых точках. Но для американцев и персонально Ходсона это было нехарактерно. В живописных частных уголках решали, как правило, вопросы бизнеса, а не официальной политики.
— Благодарю вас, господин президент, ваш чай просто великолепен, — осторожно начал он.
Ходсон широко и искренне улыбнулся, излучая счастье и удовольствие от полученной похвалы.
— Признаться, при каждой встрече я удивляюсь вашему радушию и гостеприимству, — продолжил зондаж Василевский. — Но сегодня вы просто шокировали меня. Еще утром я мерз в самолете, — на этом месте его непритворно передернуло, — Теперь же мы ведем беседу в этой обители покоя и уюта…
Он закончил предложение многозначительной паузой. Следовало выяснить, что скрывалось за встречей один на один вдали от всяческого официоза.
— Стремление укрыться от суеты большого города, мой друг, всего лишь тяга к покою, естественная для человека в моем возрасте, — добродушно и бесхитростно ответил Ходсон, но в его близоруко прищуренных глазах прыгали веселые чертики, а в морщинках у уголков рта таилась улыбка. Опытному Василевскому это сказало многое. Ни тени эмоции не могло проскользнуть вовне помимо желания президента. На мгновение Александру Михайловичу захотелось отбросить в сторону все тонкости и хитросплетения дипломатического этикета и завести предельно откровенный разговор. Но только на мгновение.
— Да, тяжкая ноша государственного деятеля зачастую утомляет даже лучших из нас…