— Очень благодарен, — проговорил бык, медленно поворачивая голову, — ведь я и есть этот бог и его пророк.
— Именно так, отец, — сказал Ганумен. — Я иду и на юг, где я оказываюсь старейшим из богов, известных человеку, я пробираюсь в храмы новой веры, и в храмы той женщины, которая изображается с двенадцатью руками.
— Очень благодарна, брат, — сказала тигрица, — я и есть та женщина.
— Именно так, сестра; и я иду на затем к огненным каретам и являюсь строителям мостов под разными видами, и ради меня они меняют свою веру и становятся очень умными. Го, го, на самом деле я строитель мостов, мостов между тем и этим, и каждый мост, в конце концов, приводить к нам.
— Будь довольна, Гунга. Ни эти люди, ни те, которые явятся после них, нисколько не смеются над тобой.
— Я, значит, всеми покинута, небожители? Я, может быть, должна смирить свои волны, чтобы как нибудь нечаянно не повредить их стен? Может быть, Индра иссушит мои истоки в горах, заставит меня смиренно пробираться между их набережными? Может быть, я должна зарыться в песок, чтобы как нибудь не обидеть их?
— И все это из за маленькой железной перекладины с огненной каретой на верху ее! Право, мать Гунга остается вечно молодой! — сказал Ганеш, слон. — Ребенок не мог бы говорить глупее. Пусть прах роется в прахе, пока вернется к праху. Я знаю одно только, что мои поклонники становятся богатыми и прославляют меня. Шива сказал, что ученые люди не забывают его; Бхайрон доволен своею толпою простолюдинов; а Ганумен смеется.
— Понятно, я смеюсь, — отвечала обезьяна. — У меня мало жертвенников сравнительно с Ганешем или Бхайроном, но огненные кареты привозят мне поклонников из за синего моря, людей, которые думают, что их бог это — труд. Я бегу им на встречу, маню их, и они становятся последователями Ганумена.
— Ну, так дай им работу, какую они хотят, — сказала река. — Устрой запруду посреди моих вод и отбрось волны назад на мост. Когда-то ты был силен в ломке, Ганумен Подними мое дно!
— Кто дает жизнь, может и отнять жизнь. — Обезьяна водила своим длинным пальцем по грязной земле. — Но кому принесет пользу это убийство? А погибнут очень многие.
С берега раздался отрывок нежной песни, той песни, какую поют пастухи в полуденные часы ясных, весенних дней. Попугай весело закричал, склонился на бок и опустил голову, когда песня стала громче, и в полосе яркого лунного света явился молодой пастух, идеал мечтательных дев и матерей, ожидающих рождения ребенка, — Кришна многолюбивый. Он остановился, чтобы закрутить свои длинные, мокрые волосы, и попугай сел к нему на плечо.
— Веселье и песни, песни и веселье, — проворчал Бхайрон. — Из за этого ты, брат, и на совет опоздал.
— Ну, так что же? — сказал Кришна, смеясь и отбрасывая назад голову. — Вы мало можете сделать без меня и без Кармы.
Он погладил попугая и снова засмеялся.
— Что вы тут собрались, о чем разговариваете? Я слышал, как мать Гунга ревела в темноте и поспешил придти из одной хижины, где мне было тепло лежать. Что вы сделали с Кармой, отчего он такой мокрый и молчаливый? И что здесь делает мать Гунга? Неужели на небе стало так тесно, что вам приходится топтаться в грязи, точно скотам? Карма, что они тут делают?
— Гунга требовала отмщения строителям моста, и Кали с нею вместе. Теперь она просит Ганумена залить водой мост, чтобы ее могущество возросло, — прокричал попугай. — Я ждал здесь, зная, что ты придешь, о мой господин!
— И небожители ничего не возражали? Неужели мать Гунга и мать Печали переспорили их? Неужели никто не заступился за моих людей?
— Нет, — сказал Ганеш, смущенно переминаясь с ноги на ногу, — я сказал, что все это прах, и нам нет надобности топтать его.
— Я был очень доволен, что они работают, очень доволен, — сказал Ганумен.
— Какое мне дело до гнева Гунги? — проговорил олень.
— Я Бхайрон, бог простого народа, и мой жезл есть Котваль всего Каши. Я говорил за простой народ.
— Ты? — глаза молодого бога засверкали.
— Разве не чаще всех других богов поминают они меня нынче? — возразил Бхайрон, не смущаясь. — В защиту простого народа я сказал… очень много умных вещей, которые я теперь забыл… но этот жезл…
Кришна с досадой отвернулся, увидел Муггера у своих ног и, став на колени, обвил одной рукой холодную шею.
— Мать, — кротко сказал он, — иди назад в свои воды. Это не твое дело. Как может твоя честь пострадать от этого живого праха? Ты из года в год оплодотворяешь их поля и твои воды придают им силу. В конце концов, все они приходят к тебе. К чему же убивать их теперь же? Будь милостива, мать, потерпи еще недолго.