Сколько глубины, теплоты, ласки, тоски по дому в этих коротеньких солдатских стихах, но это говорит о том, что у него была очень нежная душа, которую не очень-то и показывал, которую он скрывал.
И в то же время, три с половиной месяца плена, унижений, издевательств, побоев, которые он мог прекратить в любой день. Каждый день ему говорили: «Ты можешь жить. Для этого тебе надо снять крестик, принять нашу веру, стать нашим братом, и все. И все эти кошмары сразу закончатся». В неполные девятнадцать лет, рядом нет мамы, нет офицеров, нет наставников, и мальчик делает выбор. Он прекрасно понимает, что значит стать «братом» чеченского боевика. Это значит взять оружие в руки и воевать против своих, против таких же, мальчишек, как он сам. Я не знаю, хватило ли бы у меня смелости, твердости сделать такой выбор. Я тоже знаю, что такое война, я десять месяцев пробыла на войне, и знаю, что такое плен, хотя в заложниках мне пришлось пробыть всего три дня. Я не уверена, что я нашла бы в себе силы поступить так же. Не уверена.
Нашла я своего сына только через десять месяцев с огромным трудом. Мне пришлось пройти все муки, все круги ада, какие только есть на земле, какие только мог придумать человек. Видно, Господь меня водил по тем дорогам, где я ходила и не подорвалась, хотя мин там было больше, чем камней. Видно, Он меня защищал от бомбежек, не дал мне возможности погибнуть, посчитал, что мой долг, долг матери — найти сына, похоронить его в родной земле; похоронить так, как хоронили наши деды и прадеды, по христианскому обычаю, с отпеванием, с преданием земле.
Это я только сейчас все поняла, а тогда, когда ходила по военным дорогам, я только молча молилась Господу. Но молилась я не о том, чтобы Господь мне помог — я все время молилась о нем: «Господи, где бы он ни был, помоги ему, не оставляй его, ведь он совсем ребенок. Ты видишь, Господи, его предало государство. Его предали все, он никому не нужен, кроме меня, матери, и Тебя, Творца и Спасителя. Помоги ему, не оставляй его».
Два года после похорон Жени все говорили вокруг, что он погиб за трубу нефтяную, за чьи-то деньги. От этого можно просто сойти с ума, потому что понять, как твой сын погибает за чьи-то деньги?! — разумом это просто не понять…
Я ходила в храм, я металась из одного храма в другой, но я никак не находила того, чего душа моя искала. Может быть, Господь дал мне эти два года для того, чтобы как-то глубже почувствовать это все. Наверное, Он еще раз дал мне такое страшное испытание, через это тоже надо было пройти, потому что потом, как ни странно, все начало меняться.
Только два года спустя в наш куриловский восстанавливающийся храм, когда там ставили крест, приехали журналисты из «Русского дома». Крест поставили, потом была трапеза, и во время трапезы им жители сказали: «А у нас есть такой мальчик. Мы, вроде, сейчас все ругаем молодежь, а вот есть же такие, которым не то, что позавидуешь, а просто достойны всяческого уважения». Журналисты заинтересовались, мы встретились, поговорили. Это очень глубоко верующие люди, меня поразила встреча с ними.
Я не могу сказать сейчас, что я забыла своего сына или его потерю, что как-то смирилась с ней, — нет, конечно нет, я никогда, до самой своей последней минуточки не забуду Женю. Но ушло отчаяние, ушло то ощущение, когда не хочется жить, когда чувствуешь себя, как зверек, загнанный в клетку, — со всех сторон не просто отчуждение, а отторжение. Когда ходьба по этим кабинетам административным превращает тебя в ничто, не просто в пыль, вообще в ничто. Просто душой умираешь, когда тебя никто не то что не хочет или не может понять — тебя просто вообще никто не воспринимает как человека. Ни боль твоя, ни обида никого не волнует. Думаешь: «Господи, где я живу, в какой стране я живу, среди кого я живу, почему за два года мне ни одного приличного человека в жизни не встретилось!» Правда, как он мог встретиться — я из дома не выходила, кроме кладбища, никуда. Может быть, поэтому. А в чиновничьих кабинетах, к сожалению, и раньше-то людей было мало, а уж теперь и совсем нет.
И когда приехали эти ребята, когда мы начали как-то общаться — первая встреча, вторая, третья — они мне начали рассказывать такие вещи, которые, даже если мы читаем много книг, сразу не поймешь, а тут своими словами просто, доходчиво, понятно. И стало что-то в сознании меняться: не то, что обида уходила, а просто пришло другое понимание. Потом начали звонить люди, потом начали решаться некоторые вопросы, я и особых усилий не прилагала, чтобы их решить, мне казалось, что они неразрешимы. Все начало меняться. А самое главное, что начало меняться понимание.
Только теперь по-настоящему понимаешь, что есть «люди» и есть люди. Одни, это те, которые живут в другом государстве, они богатые, а может быть, даже не очень богатые, но сытые, равнодушные, спокойные, которых волнует только «я», свое, то, что относится к их жизни. А есть другие. Они в храмах. Есть очень много священников, которые захотели меня понять, выслушать. А что самое главное — за моего сына молятся. Нет награды выше для матери. Государство дало Жене орден Мужества, оценив его гражданский подвиг, и тут же забыло о нем, так же как и обо мне. А вот люди, простые православные люди считают своим долгом приезжать из Москвы, из Рязани только для того, чтобы помолиться, послужить панихиду по Жене.
Есть одна женщина, она под Рязанью в монастыре работает, Вера Владимировна. Она мне сказала: «Что ты переживаешь! Да, государство предало твоего сына. Но Господь Своих никогда не предает, запомни это. Сколько бы лет ни прошло, Он все равно Своих всех знает».
У Жени на могиле стоит огромный двухметровый крест, горит лампада. Крест поставлен на доброте людской: люди собрали деньги, поставили этот крест, лампадку.
Когда ставили крест, приехали священники с прихожанами, журналисты, писатели, предприниматели. Были вполне благополучные, не самые бедные люди. Меня это поразило — что нужно этим людям, зачем?! Приехать на могилу к неизвестному мальчику, который никого не спас, не подбил несколько танков или самолетов. В том понимании, к которому мы привыкли, он не был герой, он просто погиб. Он сам добровольно выбрал смерть. И вдруг эти люди приехали на могилу, поклонились кресту, и сказали, что это даже не ему нужно, Жене, а именно им нужно; что это имеет для них глубокое душевное значение.
Я просто поражена, как такие люди, с такой высоты — и вдруг на могиле моего никому не известного, тихого сына. Приезжает женщина из Череповца, в такую даль она приехала, чтобы тоже поклониться Жене, хотя у нее самой сын тоже погиб в Чечне в 1995 году. Приехал совершенно незнакомый человек из Екатеринбурга, и тоже попросил, чтобы я проводила его на могилу к Жене. На день памяти, 23 мая, было много священников на могиле сына. Я даже не ожидала. Как-то к Жене приехал поклониться ветеран Великой Отечественной войны. Он снял с себя фронтовую награду — медаль «За отвагу» и положил на могильный камень…