– Я хозяин.
– Ты раб у Антса. А я – жена раба.
Юрка ничего не смог возразить. После долгого молчания он спросил:
– Откуда ты это взяла?
– Я сама на Антса работала, вот откуда.
Никогда еще дотоле обитатели Самого Пекла не обсуждали меж собой столь значительных и важных дел. Как будто раньше им было невдомек, что есть на свете такие дела. С этой минуты Юрка уже не давал Антсу покоя, то и дело требуя, чтобы его отпустили. Наконец, поладили на том, что Юрка будет работать на Антса по очереди со своим батраком: неделю – Юрка, неделю – батрак. Это был большой шаг вперед. За хозяйство взялись в Пекле крепко, по-новому. У Юлы даже изменилось выражение лица. Но взвалить все отработки на плечи одного лишь батрака не удалось. Антс пригрозил вызвать свидетелей и поручителей, если Юрка не перестанет упрямиться.
– Кто тебе голову морочит, что ты таким строптивым стал? Уж не Юла ли? – спрашивал Антс.
– Ребята растут, – отвечал Юрка.
– Ну и что с того? Ребята пусть растут, работники нужны! И сам ты трудиться горазд, и Юла здорова, – и дети работягами будут.
– Работяги работягами, да придется им спину гнуть па мозгляков.
– Ишь ты! Скажи на милость, чего только Нечистый из Самого Пекла не выдумает, – словно про себя усмехнулся Антс. – У меня ты, что ли, выучился?
– Вроде бы так.
– Если у тебя этак дальше пойдет – бунтовщиком станешь!
– Мне бы хозяином стать.
– Ты и есть хозяин.
– А на другого хозяина работаю.
– Уж так на этом свете заведено, – стал поучать Антс, – малый гнет спину на большого, слабый – на сильного, глупый – на умного. Так самим богом устроено. И кто супротив пойдет – тот против бога пойдет; а кто против бога– того ждет погибель. Запомни это. Юрка, и с малолетства учи этому своих детей. Тогда ты дом свой возведешь на граните, и стада твои будут кормиться на тучных пастбищах.
Юрка выслушал его и молвил про себя: «Всюду бог поперек дороги, и всегда он за того, кто посильней да поумней!»
Раздумывая этак, Юрка вспомнил свою схватку с медведем: «В тот раз бог потому за меня постоял, что я умнее медведя оказался. Я с топором вышел, у топора топорище длинное – в этом мой ум и был. А у медведя что? Зубы да когти, ан рукоятки у них нет. В том медвежья глупость была. Вот я и победил».
Но вскоре Юрка убедился, что порой трудно бывает решить, за кого все же бог. Особенно сильно он почувствовал это, когда змея ужалила во ржи его трехлетнего ребенка и тот умер. Правда, подоспевшая собака мигом разорвала змею на куски, да что проку – ребенок все же умер. Впервые в жизни столь тяжкая утрата постигла Нечистого. Хуже всего было то, что он сам никак не мог понять, почему так больно ощущалась эта смерть. Ребят у него оставалось много, к тому же через каждый год-полтора прибавлялись новые. Слезы набежали ему на глаза, когда он опустил в могилу гроб с ребенком, когда заработали лопаты и гулко застучала земля, ударяясь о крышку гроба. Юркины слезы привлекли общее внимание – для всех это было зрелищем невиданным: этакий мужичище, этакий медведь, а тоже – плачет!
– Смерть ребенка и у Нечистого слезу прошибла, – беззлобно шутили одни.
– Не иначе, как жаль было хоронить! То ли дело прямо в ад отсылать, как старуху отослал, – с издевкой говорили другие.
Сам же Юрка, ничего не ведая о таких шутках, медленно тащился домой на своей кляче. Он и Юла, оба рослые, кряжистые, не уместились рядом на телеге, а потому сели спиной друг к другу. Юрка впереди – лицом к лошади, Юла позади. Обычно по дороге в церковь Юла позвякивала вязальными спицами, но сегодня руки у нее словно застыли. Чулок, правда, лежал на коленях, однако спицы молчали. Юрке с Юлой в пору было бы кое о чем потолковать, но нынче и разговор не клеился. Даже дома, когда Юрка уселся на лавку, а Юла притулилась около, они не сказали друг другу ни слова, только посидели немножко, а потом встали и пошли. Делу – время, как тут не пойдешь, если жизнь идет своим чередом.
Одно лишь стало теперь ясно для Юрки: дети – совсем не то, что телята и ягнята в хлеву, птенцы в гнезде, пробивающиеся древесные побеги и трава в лесу или зеленеющие всходы на ниве. Никогда еще этакое не вызывало слез на Юркиных глазах. Отцовское чувство особенно сильно довелось испытать Юрке на следующее лето, когда он вместе с Юлой и детьми отправился однажды в лес по ягоды. Только они вышли на вырубку к солнышку, как сюда же явилась медведица с двумя медвежатами. Юла сидела на пне, держа у груди ребенка. Завидя медведя, старшие дети в испуге сбежались к матери. Растянувшийся было на траве Юрка встал.
– Уйдем, – тихо сказала Юла мужу.
– Из-за медведя? – спросил тот.
– А то из-за кого же?
– Нет, – решительно возразил Юрка. – Охота ему, пусть греется на солнышке, а я останусь.
– А вдруг набросится?
– У меня нож есть, – сказал Юрка и добавил: – Жаль, топора нет с длинным топорищем.
– Да, сейчас бы топор в самый раз, – молвила Юла.
Словно не замечая людей, медведица медленно приближалась к ним. Чтобы отпугнуть ее, Юрка рявкнул своим зычным голосом. Юла и дети тоже закричали изо всех сил. Медведица зарычала, но продолжала все так же медленно подходить к ним.
– Уйдем отсюда, – повторила Юла.
– Не уйду, – ответил Юрка, на этот раз уже гневно, и, сняв со штанов ремень, принялся обматывать им левую руку от запястья к плечу.
Медведица приближалась. Юрка, обмотав руку ремнем, пошел ей навстречу и вытащил длинный нож, сверкнувший на солнце.
– Не ходи, старик, – молила Юла, и дети снова принялись кричать. Но Юрка шел и шел вперед. Юла отняла от груди ребенка, положила его на мох около пня и встала:
– Пойдешь ты на зверя, пойду и я!
Но прежде чем она догнала Юрку, тот поднял с земли увесистую дубину и издали запустил ею прямо в голову медведице. Это привело зверя в ярость, и, разинув пасть, он бросился на человека. Но тут Юрка забил свой левый кулак глубоко в медвежью глотку и ножом стал наносить удары. Человек и медведица стали кататься по земле. Зверь задыхался, – кулак крепко засел у него в горле. Внезапно нож выпал из Юркиной правой руки. Юла подхватила его и изо всех сил вонзила медведице в бок, где, ей казалось, было сердце. От боли зверь перестал мять Юрку и схватился за рану. При этом он попал лапой на рукоятку ножа и сам себе до отказа всадил лезвие в грудь. Медведица дернулась, лапы ее ослабели, но руку человека ей все-таки удалось вытолкнуть из горла. Затем она оставила Юрку и направилась к детенышам. Обнюхав их и раз-другой лизнув окровавленным языком, медведица снова повернулась к своему врагу. Но, сделав несколько шагов, свалилась на землю и уже не смогла подняться. Детеныши приковыляли к матери и сунули свои морды в ее теплую кровь. В их жизни это было совершенно новым ощущением.
Окровавлен был и человек, потому что, несмотря на ремень, медведица помяла ему левую руку; звериные когти разодрали одежду и кожу на ногах и на ребрах. Самая тяжелая рана оказалась на груди елевой стороны, где вместе с кожей было содрано мясо, местами до самой кости.
Старшие дети подбежали к родителям поглядеть поближе, что случилось.
– Бог постоял за нас, – сказал Юрка, поднимаясь с земли.
– Медведь был один, а нас двое, – рассудила Юла.
– У нас был нож.
– Ay медведя зубы и когти.
– Отец одолел медведя, – говорили промеж собой первенцы-близнецы. Они порассуждали бы еще кое о чем, не менее значительном, но мать поочередно отвела каждого к отцу и заставила помочиться на его раны. Это, по ее мнению, действовало лучше, чем паутина или тысячелистник, и почти столь же целительно, как самогон. Мальчишки преисполнились серьезностью, занявшись лечением, и потом думали, что спасли жизнь отца. Только одно огорчало первенцев: у них не получалось таких длинных струек, как хотела мать, ну никак не получалось.
После того как Юркины раны кое-как перевязали, Юла спросил'а:
– Что делать с медведем и с детенышами?