– Миску бросай не мывши. Старьевщики битых мисок не собирают.
– Может, и сам ты без мытья обойдешься, пока ног не протянешь?
– Человек что рубаха: мой не мой – все едино опять измарается.
– А сам небось, что затеял – дом приукрашивать, на циферблат глянец наводить! – поиздевалась Юла, прежде чем уйти.
– Вроде бы так, – спокойно ответил Юрка и снова принялся рыть, аж кожа на спине затрещала. Сам он при этом думал: «Да, и циферблат нужен и паспорт – с ними спасешь свою душу, а я спастись хочу».
Вечером, когда Юрка после работы пришел домой и сел на колоду поостыть, к нему подошла Юла. Ребята уже заснули, и у нее нашлась минутка свободного времени.
– Знаешь, старик, что они говорят? – тихо сказала она, хотя подслушивать было некому, так как батрак с батрачкой в тот воскресный вечер куда-то запропастились.
– Кто они? – спросил Юрка.
– Повитуха, фельдшер и доктор.
– Что тебя к ним занесло?
– Все из-за ребят.
– Из-за каких ребят?
– Будто ты впервой слышишь, что у наших парней рога на голове. Все говорят, что это, мол, у нас в роду изъян такой.
– Какой изъян, о чем ты?
– Господи боже! Да о рогах! Рога у мальчишек – дошло, наконец?
– Ну, дошло, а при чем тут изъян, ежели…
– Ежели у детей человеческих рога на голове, да?
– А если дети не от человека?
– Ягнят я, что ли, произвела на свет? Да и ты никакой не рогатый.
– Рогатый.
– Мастер ты околесицу нести, вот что! – напустилась Юла и локтем хватила Юрку меж ребер.
– Почему же околесицу?
– Да что у тебя: рога на голове?
– А ты поищи-ка в волосах.
Юла встала и принялась искать рога. К своему изумлению она обнаружила у Юрки на голове бугорки, чуть побольше, чем у ребят.
– Но ведь ты говорил, что они с той поры, как тебя чем-то по голове ударили.
– Не я говорил, а другие.
– Какие еще другие?
– Знатоки.
– Выходит, никто тебя по голове и не бил?
– В жизни того не бывало.
– Стало быть, это и впрямь рога?
– Рога.
– Не болтай! Ты что – Нечистый, чтобы с рогами ходить?
– Он самый.
– Так у меня, значит, и взаправду дети от самого Нечистого?
– От него самого.
Юла еще раз ощупала Юркины рога, потом встала перед ним, опустилась на траву, словно хотела пасть на колени, сложила руки, подняла глаза на Юрку и сказала в тихом экстазе:
– Значит, ты происходишь из древнего и великого рода.
– Из благородного, Антс говорит.
– Из великого и благородного! И я теперь тоже буду из этого рода и дети наши?
– И дети.
– А ведь тогда Антс со своим родом ничто по сравнению с нами?
– Ничто.
– Чего ж он нос задирает и бахвалится?
– Не верит он и не понимает. Господа из полиции тоже не верят и не понимают. Ни у кого нет ни веры, ни понятия. Сказали ведь знатоки, что у меня на голове костная мозоль, как у лошади на ноге.
– Что же ты мне раньше не сказал, заставил меня с детьми таскаться?
– Думал, что и ты не поверишь.
– Я верю.
– Тогда и поймешь.
– Чего же мне не понять, не дурочка же я.
Но об одном Юла все-таки пожалела: не сбудется никогда предсказание доктора. Никогда у ее ребят не вырастет ни настоящих рогов, ни столь крепких черепов, чтобы они могли разъезжать по свету и бодаться с неграми и баранами. Никогда их ноги не будут попирать золото, а на рогах не повиснет дюжина девушек и столько же баб. Ах, как красиво говорил доктор. Ну, да делать нечего! Всего добра, что есть в мире, не заполучишь. Коли благороден – смотришь, голова дурна, а голова хороша – благородства нету.
И все-таки в этот день счастья и радости было в Пекле больше, чем когда-либо прежде. Ничего, что люди не верили в это счастье и не понимали его: свои-то были уверены в нем, а чего еще надо! По правде говоря, больше всех ликовала Юла, ибо Юрка давно уже знал о том, что вызвало это ликование, и радость обуревала его не столь сильно. Юрке было по душе одно: наконец-то настали спокойные дни, – только у него и забот, что работать на себя да на Антса. Как ни странно, Юрка так и не мог расквитаться с ним по долгам. Рассчитается за старое, ан уже новое набежало, и все конца не видать. Из этого Юрка заключил, что коли ты Нечистый и хочешь, как простой смертный, спасти свою душу, то изволь ходи всю жизнь у кого-нибудь в должниках и гни на него спину.
Бывало, что в Самое Пекло случайно забредали какие-нибудь набожные книгоноши, продававшие душеспасительную литературу. Однако торговля у них не ладилась, хотя Юла знала буквы и умела читать по складам. Юрка в таких случаях всегда говорил, что на кой шут ему эти благочестивые книжонки, коли он ради своего спасения и без того работает на Хитрого Антса. А останутся кое-какие грехи сверх всего, их можно и дома искупить – трудом по хозяйству, для которого он делает все, что в силах.
Порой мирный Юркин труд нарушался прочими коммивояжерами, которые расхваливали свои велосипеды, швейные машины, граммофоны и иной модный хлам, обещая отдать все это чуть ли не даром – за полцены, в рассрочку. Юрка попробовал было приобрести велосипед, но смял его прежде, чем выучился ездить. Платить за велосипед все-таки пришлось, и он продал бычка. Хорошо еще, что продавец велосипедов и мясник случайно приехали в одно время, – получив деньги у одного, можно было без большого труда передать их другому. К тому же торговец велосипедами оказался столь любезным господином, что взялся погонять бычка сзади, в то время как сам мясник вел скотину на поводу. Так и ушли они с тем добрым бычком, и остался у Юрки смятый велосипед. Однако с тех пор каждому коммивояжеру Юрка стал указывать на ворота, а тех, кто задерживался, выгонял со двора взашей.
– Остерегайтесь применять насилие! – орал в таких случаях коммивояжер.
– Я хозяин, – отвечал Юрка, – как же тут без насилия…
– Приведу полицию – узнаешь тогда, кто хозяин.
– Приводи, будет тебе полиция.
Но ни этот торгаш, ни другие, которых Юрка вышвыривал со двора, с полицией не появлялись. Среди коммивояжеров лишь один был исключением: на спине он носил котомку, на животе – короб с лямками, затянутыми за плечи. Юрка, отправив и его вместе с ношей через забор, уже зашагал было к дому, как коробейник закричал вслед ему:
– Боишься, что ли, товара, хозяин? Коли боязно – не покупай, а поглядеть можешь и даром. У меня нитки да иголки, кнопки да заколки, ленты, платки, рубахи, чулки, любая мода всякого рода!
Юрка остановился, обернулся и спросил:
– Велосипедов нет?
– Сам я себе велосипед, – ответил коробейник.
– Не с грамахвоном ли?
– Граммофон у меня, хозяин, в брюхе играет.
– В долг не веришь, даром не даешь?
– С подарка да с долга и жить недолго.
Юрка открыл ворота и сказал:
– Заходи.
Этот был единственный торговец, который мог посещать Самое Пекло без риска вылететь за ограду.
Шли новые и уходили старые годы, приходили и исчезали весны. Хозяйство Юрки росло, крепло, народу и скотины становилось все больше и больше. Смотришь – и двойняшкам приспела пора идти в пастухи, пасти сперва свиней, потом овец, а там и коров. Потом пришлось одного отослать к Антсу, и близнецы стали ходить за скотиной врозь. Когда-то Юрка думал, что оба сына будут работать в его хозяйстве, но жизнь обернулась по-иному. Однако Юрку это трогало мало, ибо думал он больше о спасении своей души. Близнец, батрачивший у Антса, иногда заходил домой и рассказывал брату, чему он выучился на стороне: плевать сквозь зубы, борясь – ставить подножку, загонять в драке большой палец противнику в глаз, стоять на руках, врать и помалости воровать.
– Все это очень нужно, – сказал он брату, который жил дома.
Глава девятая
Однажды Антс сказал Юрке:
– Выкупай усадьбу в собственность.
– Денег таких нету, – ответил тот.
– С деньгами выкупить немудрено, то ли дело без денег, – сказал Антс.
– Без денег я велосипед купил, а он подо мной развалился. Платить все равно пришлось.
– Пекло – не велосипед, не сломается. Да тебе усадьбу и выкупать не нужно, сама себя выкупит.