Такие думы заставили Юлу более чутко отнестись к словам старшей дочери. С какой стати запрещать ребенку то, к чему раньше так жадно, всем сердцем стремилась сама мать? Наоборот, нужно было помочь дочке осуществить материнские мечты. Итак, желанное счастье улыбнулось Майе, – ведь если мать не возражает насчет ее ухода, то отец и подавно не станет противиться. Оставалось выждать удобный случай, который, к счастью, не заставил себя долго ждать.
Осенью, когда работа в поле подходила к концу, в Пекло как-то зашел Антс и сказал, что ему нужна работница в доме, и Майя, мол, словно создана для этого.
– Надо быть усердной и проворной да не огрызаться – только и всего, – объяснил Антс.
– Упаси бог огрызаться, – сказала Юла.
– Наконец, есть еще одно условие, из-за которого я вынужден был кое-кого прогнать, – издалека начал Антс. – Для меня главное – хорошее поведение. Нынче молодые девушки пошли такие, что стоит им попасть в господский дом, как, смотришь, уже и задаются и жеманятся – хотят быть, как баре. А выходит из всего этого одно: хорошая девушка распускается, и приходится ее гнать, ибо жена моя всегда говорит, да и мое мнение такое же, что я и мой дом должны служит Иегове. Кто в моем доме хочет трудом заработать на хлеб, тому следует быть человеком учтивым и строгой нравственности. Кустой мы очень довольны, и поэтому я подумал: если таков брат, то и из сестры выйдет толк. К тому же мы, Юрка и я, люди старого закала, которые воспитывают детей в послушании и христианском благочестии. А главное, мы учим наших детей работать, любить труд. Это – основа. Всегда на верном пути тот, кто шагает за плугом. Так как же насчет Майи?
– Если требуется, так чего же? Надо ведь друг другу пособлять, – молвил Юрка в ответ на мудрые речи Антса.
– Девушка работящая, не бойтесь, – добавила Юла. – Сама будет стараться, кнута да погонялки ей не нужно. Такая уж она отроду.
– Вроде бы так, – со своей стороны подтвердил Юрка.
– Я тоже это заметил, – сказал Антс, – а потому прежде всего и пришел сюда. Работящих берут в первую голову, работящих и благонравных, которые хотят спасти свою душу.
И словно не из Антсовых уст раздались такие слова, а молвили их Юрка с Юлой: обрести спасение души – это для них самое важное. Ведь то же самое говорят и кистер и пастор.
– Да. Наша дочь благонравна, – похвалилась Юла, – одна у нее беда – больно уж любит мыться да охорашиваться; одного мыла сколько изводит. Ну, да тебе это как раз кстати, у тебя не то что в Пекле, совсем иначе живут.
– Будто и впрямь чуток по-другому, – согласился Антс, самодовольно ухмыляясь.
– Что и говорить! – воскликнула Юла. – У тебя даже скотина чище, чем мои дети.
– Такова уж порода, – пояснил Антс. – Голландская и финская.
– И мычат по-иному, – сказала Юла.
– Вроде бы так, – подтвердил Юрка, чтобы тоже принять участие в разговоре.
Итак, соглашение было достигнуто: Майя отправилась к Антсу работать по дому. Что именно ей там полагалось делать, вначале не знали, – ну да если Антс нанимает девушку, стало быть работа для нее найдется. Юла даже размечталась: а что, если Майя выйдет там замуж за какого-нибудь мастерового или вроде того? У Антса работают и бывают всякие люди. Но прежде чем Майя пустилась в путь, Юла ей сказала:
– Ты, девка, смотри поостерегись, чтоб с тобой чего такого не случилось, а то…
– Смешная ты, матушка, – перебила ее Майя. – Что же со мной может случиться? Не сегодня родилась.
– О том я и думаю, что дома ты все норовила с парнями спать, так вот…
– Ну так разве что случилось? Ничего ведь не случилось. А что там у Антса особенного?
– Все-таки есть, доченька. Когда старый Антс помоложе был, он даже скотницам проходу не давал, а о тех, кто в доме жили, что и говорить.
– Антс ведь нынче стар стал.
– Да сынок-то Антсов молод. Он, слыхать, в отца пошел – портит девушек; ну и тебя испортит, если не убережешься.
– Этот-то черешок? – воскликнула Майя и принялась от души смеяться. – Разве он мужчина? Я его одной рукой отколочу.
– Если захочешь – конечно.
– Почему бы мне и не захотеть!
– Ну, тогда ладно. Я к тому говорю, чтобы ты знала, как и что. Ведь я выросла и видела все своими глазами. И посейчас у Антса не лучше стало, все одно и то же: нажрутся сытной пищи, и сами не знают, чего хотят и что делают. Вот как там. Бык и тот заревет, а конь ржать примется, если корм хорош, а делать нечего.
– Ты, мать, говоришь так, словно мы скоты.
– Не знаю я, кто мы такие, а говорю про то, что сама видела и своими ушами слышала.
– Нынче не те времена, – сказала Майя, пытаясь опровергнуть все материнские доводы.
– Времена иные, а люди те же, – ответила дочери мать.
Так Майя ушла из дому.
– Когда обещала проведать? – спросил Юрка у жены после ухода дочери.
– Кто ее знает, – ответила Юла. – Чего об этом спрашивать! Плохо будет – придет и незваная; хорошо заживет – не придет, хоть зови ее. Так уж заведено у людей. Только скотина к дому идет, как ни хорошо ей на чужой стороне.
Однако Майя вскоре пришла, и не потому, что ей было плохо, а просто захотела рассказать, как ей хорошо у Антса: работа легкая, чистая, а еда-то какая, и на чем она спит, и по каким комнатам разгуливает, и какие тонкие речи ведет!
Рассказы Майи и ее радость были, видно, не с ветру взяты. О том же говорила новая одежа дочери, более ладная и легкая, чем взятая из дому.
– Избалуешься там, и ничего путного из тебя не выйдет, – сказала Юла, оглядев и выслушав дочь.
– Сделают из девки барыню, – добавил Юрка.
Спустя некоторое время, когда Майя второй раз пришла домой, казалось, что ее прежнее радужное настроение немного омрачено, и дома она ничем не была довольна, словно злилась на Пекло. Когда мать взяла старую битую миску, чтобы положить в нее картошку, Майя выхватила ее из Юдиных рук и швырнула в угол. Миска разбилась вдребезги.
– Вот как у нас поступают с битыми вещами, – сказала Майя.
– Батюшки мои! – чуть не плача воскликнула мать, подбирая в углу черепки. – Что это тебе взбрело посуду бить!
– Она и без того битая была.
– Неправда. Как же в ней кашу и картошку держали? Для супа и молока она, верно, не годилась.
– Вы тут живете, как в Ноевы времена. Уходила я – на столе битая миска стояла, вернулась – та же самая стоит. Не могу я больше терпеть этой старой миски.
– Сказала бы сразу, что не терпишь, я бы другую поставила, у меня есть целехонькая. А ту миску в самый первый день, как я ее у барахольщика раздобыла, кошка со скамьи опрокинула. Треснула миска, да так с трещиной до сих пор и служила, и дальше бы сгодилась, не доконай ты ее вконец. Я в тот раз кошку бранила: ишь глупая тварь – миску опрокинула; а теперь выходит, что наше дитя глупое – своими руками миски бьет. У кошки в ту пору, когда она самую что ни на есть новую миску надбила, котята были, а с тобой что, Майя, приключилось, с чего ты разошлась?
– Что ж, по-твоему, со мной могло приключиться?
– Почем я знаю. Но ежели ты такой барыней стала, что дома вещи бьешь, то лучше не ходи к нам.
– А мне хочется ходить.
– Зачем же швыряться, если домой тянет?
– Что поделаешь, не выношу я эту битую миску.
– Так не ходи сюда, – у нас немало добра с изъяном.
Майя больше не приходила. Как ушла тогда, так вовек и не воротилась. Пришлось Юрке самому ехать за нею, потому что Юла хотела, чтобы ее первая дочь отправилась в свой вечный путь из отчего дома, через родной порог, через ворота, где она бегала и резвилась ребенком. Вот и пришлось Майе сначала отъехать подальше от церкви, а затем снова повернуть назад, к кладбищу. Ехали они вдвоем с отцом; Майя, вытянувшись, лежала в телеге, Юрка шагал рядом, размышляя и бормоча про себя: