– Кто… Я сам слышал.
– Кто еще?
– Кому же еще слышать?
– Вот видишь, кроме тебя никто этого не слышал, и Малль, конечно, отречется от своих слов. Можно бы спросить соседку, вышивала ли она рубашки для Малль; но не думай, что соседка признается, хоть это и правда. Все станут отрекаться, и тебе нечем будет доказать, что Малль хотела тебя обокрасть. Решат, что ты просто на нее клевещешь, так как тебе нечем платить ей за работу: хочешь-де заклеймить ее воровкой, чтобы не надо было платить.
– Послушай, Антс, до сих пор я считал тебя своим другом, а ты, оказывается, заодно с этой воровкой.
– Юрка, золотой мой, я лишь хочу тебе помочь, стараюсь тебе разъяснить, что может сказать Малль, если дело дойдет до суда.
– Почему до суда?
– Ну, а если Малль станет требовать свое жалованье – и то, что ты ей задолжал, и то, что ей следовало бы получить до конца года, работай она у тебя?
– Ишь как! Дело не сделано, а платить – плати?
– Именно так: работа стоит, а деньга бежит, – таков закон.
– Кто же это придумал такой закон?
– Те, у кого сила да власть, – наместники бога на земле.
Юрка помолчал, а потом промолвил:
– Значит, ежели прогонишь вора, так должен еще и жалованье ему платить?
– Ты не можешь доказать, что Малль воровка, у тебя нет свидетелей. Кроме того, тебе известны слова священного писания: «Не заграждай рта у вола молотящего»? Благодаря Малль преуменьшились твои хлопоты, она заботилась о твоем доме, о скоте и о ребенке. Нельзя же быть таким скрягой, надо и о спасении души подумать!
– А что станется с душой Малль, коли она ворует?
– Даже разбойник, распятый на кресте, и тот попал в рай, – разве ты не знаешь? Вообще, братец мой Юрка, послушай, что я тебе скажу: ты живешь здесь, в Самом Пекле, как у Христа за пазухой или как медведь у себя в берлоге. Что тебе кражи и грабежи, ложь и обман? Они тебя не касаются. А поди поживи-ка с людьми, тогда увидишь, что все эти вещи так же необходимы в нашей повседневной жизни, как приварок к хлебу.
– Можно и без приварка прожить.
– Выходит, что нельзя, раз все до него охочи. Потому так и устроено: кто силен да глуп – тот грабит, а кто слаб да умом хитер – тот ворует.
– Я не ворую и не граблю!
– А зачем ты ходишь по грибы и по ягоды в чужой лес? Зачем ты мед отнимаешь у пчел, молоко у коровы, шерсть у овцы, подчас еще вместе со шкурой?
– Коровы и овцы – не люди.
– Все мы божьи твари, дорогой Юрка. Кто умеет, у кого сила – тот стрижет других смертных; кому это невмоготу – тот грабит животных или землю; а обрести блаженство хотят все! Мы с тобой полжизни прожили как добрые друзья, а ты слыхал, что про меня говорят? Я, мол, вор, разбойник, мироед, ростовщик, мошенник, плут и негодяй, у которого нет ни сердца в груди, ни души. А про тебя что говорят? А ведь ты здесь, в лесной глуши, как монах жил, только о том и думал, как бы спасти свою душу.
– Вроде бы так, – молвил Юрка, которому показалось, что он понял, о чем идет речь.
– А слышал ли ты, что о тебе думают?
– Кто думает?
– Все и никто, – это всегда так с людским мнением. Думают, что ты убийца – изводишь людей никому не нужной работой; что ты скряга – не кормишь людей досыта; что ты скупердяй – платишь-де мало за работу; что ты мошенник, ибо хочешь обрести блаженство только для того, чтобы впредь содержать преисподнюю; что ты преступник, – иначе зачем тебе прятаться от людей в лесу; что ты безбожник – иначе ты ходил бы почаще в церковь; что ты гордец – избегаешь себе подобных.
– Попадись мне эти брехуны, враз прикончил бы, – молвил Юрка.
– Конечно, на это ты имеешь полное право. Однако не кажется ли тебе, что и другие чуточку правы? Сам посуди: ведь ты такой работяга, что другому сравняться с тобой в труде – значит самоубийством покончить. А разве ты при этом не довольствуешься пищей, которую не у каждого хозяина и скот станет есть? И жалованье ты платишь своим работникам меньше, чем я. Правда, тебе нечем платить, но все-таки: если тебе нечем платить, так не нанимай работника, а лучше сам наймись. Иди хотя бы ко мне, я заплачу тебе больше, чем ты выручаешь с Пекла, да и работа будет полегче, жизнь получше…
– Я останусь в Пекле.
– Ну конечно, – быстро согласился Антс, – я только так говорю, к примеру, – что люди думают и как они понимают. Взять хотя бы твое блаженство: все люди жаждут его, чтобы попасть в царство небесное, а ты для того – чтобы содержать преисподнюю. Что ж тут удивительного, если у людей от всего этого в голове сумятица и они начинают поносить тебя гордецом и безбожником?
– Пускай поносят.
– И по-моему так, ан нет-нет да и подумаю подчас: хорошо бы тебе на старости лет устроить свою жизнь по-другому.
– Как по-другому?
– Да сам не знаю как, а только я про себя этак рассудил: жена у тебя умерла, дети разбрелись, Малль ты прогнал, одна девочка всего и осталась дома…
– Что же мне было делать?
– То-то и оно, что нечего. Ну, наймешь снова кого-нибудь – одна будет держать руки под передником, другая в карманах; третий раз наймешь – опять то же. До каких же пор менять людей и к чему это приведет? Нынче двое вас – ты да ребенок, где же тебе управиться. Когда-то было у тебя три лошади, а нынче только одна; доились, бывало, четыре-пять коров, а теперь нет никого, кто бы и двух подоил…
– Сам буду доить, пока Рийя подрастет.
– Ладно, сам станешь доить, но не лучше ли сделать по-моему?
– Как?
– Вот что, Юрка, мы видали с тобой светлые и черные дни, я тебя выручал, ты на меня работал, так что можешь не сомневаться: если я даю тебе совет, то идет он от чистого сердца и от нашей дружбы. Я так прикинул: на краю поля у меня стоит хорошенький домик со скотным двором, – махнул бы ты рукой на клочок землицы, корову с овцой пустишь в мое стадо, а что касается тебя самого, то будешь себе возиться да копошиться сколько старые твои пружины позволят. Вдосталь раскорчевал ты леса да кустарника, осушил болот и возделал целины; пускай теперь молодые поработают! Такого верного друга, как ты, мне хотелось бы иметь поближе к себе. Как тебе нравится мой план?
– Я хочу обрести блаженство в Самом Пекле.
– Но тогда Малль будет требовать свое жалованье.
– Пусть требует.
– Разве это не будет наперекор нашей старой дружбе, если ты отдашь Малль ее жалованье, а моей аренды не уплатишь? Для того чтобы мне по крайности от Малль не отставать, я вынужден буду тоже потребовать свою арендную плату, не так ли? И что же тогда получится? Где ты возьмешь денег? У тебя продадут последнюю скотину?
– Кто продаст?
– Самому придется продать, а не то другие продадут.
– Кто другие?
– Суд.
– А суду какое дело?
– Такое, что если Малль подаст на тебя в суд, а за нею и я должен буду подать…
Собеседники помолчали. Юрка сидел как в рот воды набравши, из чего Антс заключил, что он готов на уступки, а поэтому и продолжал:
– По правде говоря, та аренда, которую ты платишь сейчас за Пекло, – гроши, карманные деньги. Ты только подумай, только подумай, сколько тут возделано новых пашен и покосов! Если я мирился с такой арендной платой, так лишь во имя нашей дружбы. Однако вечно это продолжаться не может, не то получится точь-в-точь как в поговорке: другом слывешь, а шкуру дерешь. За такую усадьбу мне всякий чужой человек вдвое больше аренды заплатит.
– Кто ж именно?
– Хотя бы твой сосед. Ей-богу! Он не раз говорил, как бы заполучить участок, пристал как банный лист, – но только я до сей поры не соглашался, потому что у нас с тобой, так сказать, дружба, да и…
– Я останусь в Самом Пекле.
– Ну, как знаешь, я не настаиваю. Только как будет с Малль и ее жалованьем да с моей арендной платой?…
– Обойдется!
– Ну что ж, авось как-нибудь и обойдется.
Глава двадцатая
И с Малль, насчет ее жалованья и с Антсом, насчет аренды, обошлось, – но не так, как предполагал Юрка. Вернее, Юрке нечего было и предполагать, потому что, несмотря на Антсовы разъяснения, он не мог себе представить, что происходит в действительности. Антс говорил про суд, но Юрка был в суде давным-давно и помнил лишь, что ничего особенного там не случилось. Правда, было какое-то решение, но как его выполняли, Юрка до сих пор не видал. Если и исполняли вообще, то таким образом, что Юрке не было ни жарко ни холодно. Захотели снова идти жаловаться в суд – жалуйтесь, что ему с того? Время само разберет, – зачем торопиться.