Для меня это была китайская грамота, но Джерри, к счастью, явно понимал их. Наконец он угостил обоих сигаретами и попрощался.
— О чем они говорили так долго? — спросила я.
— Ничего серьезного, просто так поболтали, — ответил он, и мы двинулись дальше.
Около полудня мы достигли деревни Эшоби. Предупрежденные «лесным телеграфом» ее обитатели столпились на главной «улице», чтобы встретить нас. Было очевидно, что они рады снова видеть Джерри. Улыбаясь и пощелкивая пальцами, они распевали: «Добро пожаловать, добро пожаловать!» — и одаряли нас большими свежими кокосовыми орехами. И уж поверьте мне, ничто не освежает так после длительного перехода через жаркий африканский лес, как сок кокосового ореха. Нам с Джерри были предложены два весьма шатких стула; вся в поту, я с благодарностью опустилась на один из них и принялась обозревать деревню. Она была грязнее и непригляднее других селений, виденных мной на пути из Виктории, дети выглядели жалкими и тощими. Не может быть, подумала я, что это та самая деревня, в которой Джерри жил и которую так расхваливал. Но оказалось, что это она; он стал показывать мне разные ориентиры, включая место, где помещался его лагерь. Минуло восемь лет после предыдущей экспедиции Даррелла в Камерун, за это время многое изменилось, во всяком случае, на политическом уровне. Теперь нередко наиболее смышленые члены общин занимали видные должности; так было и со старыми охотниками, помогавшими Джерри во время его первого визита. Сидя на земле вокруг нас, они внимательно слушали Джерри. Он объяснил, что намерен вернуться в Эшоби и остановиться здесь на несколько дней и что особенно его интересует необычная птица — плешивая сорока. Вот только подходящее ли сейчас время для отлова птенцов, которых будет легче приучить к неволе? Элиас успокоил его.
— Точно, сэр, иногда мы держим птенцов в доме. Я поищу.
Договорились, что Джерри снова придет в Эшоби на следующей неделе, оставив нас с Софи в Мамфе присматривать за коллекцией.
Базируясь в Мамфе, мы приобрели двух животных, которые стали моими любимцами: детеныша редкого вида галаго (я назвала его Пучеглазым) и не менее редкую разновидность белки, получившей за свои малые размеры прозвище Малютка. Поскольку в обоих случаях речь шла о детенышах, забота о них была поручена мне. Даррелла бесило, как мы с Софи сюсюкаем с нашими подопечными, но мы не обращали на него внимания.
Пучеглазый и Малютка стали нашими повелителями — во всяком случае, Малютка вполне повелевала мной. Очаровательное крохотное создание, еще слепое и совсем беспомощное, она всецело зависела от тепла и внимания, которое я могла уделять ей. Очень важно было смастерить для нее гнездышко, где поместилась бы и небольшая грелка.
В конце концов я отыскала квадратную жестяную банку, куда положила застеленную ватой грелку и ватой же выложила стенки. Получилась этакая переносная колыбелька, и я всюду носила ее с собой, потому что Малютка, как и все младенцы, нуждалась в частом и регулярном кормлении и начинала беспокоиться, если я оставляла ее одну. Первое время она получала разные виды детского питания и глюкозу, разведенные в теплой воде, причем кормить ее приходилось с помощью пипетки. Она была образцовым ребенком и вскоре стала хватать пипетку передними лапками; мне оставалось только следить за ровной подачей пищи и делать остановки, чтобы Малютка могла отдышаться. Она быстро росла и стала очень милым зверьком с оранжевой головой и обрамленными черной каймой аккуратными ушками. Розовое тельце было одето болотно-зеленым мехом с рядами белых пятен по бокам. Но особенно хорош был хвост — длинный, пушистый, сверху зеленый, снизу ярко-оранжевый, он изгибался над спиной белочки так, что кончик висел над самым носом. Малютка была абсолютно ручная и с того момента, когда у нее открылись глаза, позволяла мне делать с ней все что угодно. Особенно ей нравилось почесывание, тут она впадала в транс. Я не сомневалась, что Малютка окажется умненьким зверьком, хотя Даррелл только посмеивался над таким предположением. Однажды утром, когда за разными делами я забыла про утреннее кормление, она решила сама напомнить мне о моих обязанностях. Каким-то образом выбралась из оставленной подле моей кровати банки, сама отыскала вход в просторную гостиную и возникла на пороге, издавая резкие звуки. Подбежала ко мне и вскарабкалась на мое плечо, продолжая кричать, что пора кормить ее. Негодование Малютки было так велико, что она не пожелала ждать, когда я вооружусь пипеткой, а соскочила на стол, где я готовила корм, и попыталась влезть в чашку. В конце концов мне удалось успокоить ее, но с того дня она каждое утро забиралась на мою кровать и верещала мне в ухо, а после кормления с великим интересом принималась исследовать наши постели.