Ложа потратила немало средств и сил, чтобы для новогодней ночи создать настоящую зимнюю сказку. Три дня валил снег, лежавший теперь пушистыми белыми сугробами. Стоял легкий мороз, чуть покалывающий носы и зарумянившиеся щеки. Небо над столицей было ясным, усеянным россыпями звезд, а луна — до того яркой, что казалась белым солнцем. Несколько магистров-аэромантов, ответственных за погоду, по давно сложившейся традиции, полностью опустошили себя и довели до предсмертного состояния. И все лишь затем, чтобы дать людям ту самую зимнюю сказку и немного самого настоящего новогоднего волшебства. А люди в ответ любили Ложу. Всего одну ночь в году и всего лишь в одной столице. Ведь сказки для всех быть не может, а к паршивой погоде где-нибудь в Йордхафе или Дюршмарке и так давно привыкли.
Однако не всем в новогоднюю ночь было суждено веселиться, радоваться и верить, что следующий год станет лучше предыдущего.
Не только дворники работали не покладая рук, расчищая улицы от снега. Люди, увлеченные праздником и весельем, почти не замечали проезжающих черных карет с угрюмыми возчиками на козлах. А если и замечали, предпочитали делать вид, что не замечают. Подумаешь, черные кареты без гербов и иных опознавательных знаков. Просто кто-то инкогнито спешит на карнавал в известном салоне известной графини, на бал-маскарад во дворце дальнего родственника императорской фамилии или на свидание в тайном клубе, где обычно кроме маски ничего больше не носят.
В какой-то мере граждане столицы были даже правы: в своего рода маскараде пассажиры тех карет действительно поучаствовали.
Угрюмые черные кареты останавливались на небольшом отдалении от богатых домов. Из них выходили не менее чем возчики угрюмые люди в тяжелых плащах. Из подворотен, а иногда, казалось, и просто ниоткуда, просто из ночной тьмы, к ним присоединялись другие молчаливые люди. Вместе они заходили в дома, где шло празднование в семейном, дружеском кругу или даже в гордом одиночестве. Некоторое время на улице царила тишина, нарушаемая треском и грохотом разливающих яркими красками над столицей салютов. Затем из дверей выводили хозяев тех домов, по одному, по двое, реже по трое, с мешками на головах и с необычно блестящими матовыми наручниками на запястьях, вели к черным каретам, запихивали внутрь и увозили. Иногда перед этим в окнах вспыхивал яркий свет, после чего из дверей домов кого-то выносили.
Черные кареты в ту ночь подъезжали не только к чьим-то домам. Останавливались они возле дворцов, возле известных салонов и даже у тайных клубов. Люди в черном без церемоний забирали чьих-то мужей, чьих-то жен, чьих-то хороших друзей, чьих-то любовников и любовниц прямо из постелей и не давали никаких объяснений. А любые протесты просто игнорировали. Любое сопротивление без жалости подавляли, а особо рьяным протестующим надевали запасной мешок на голову и увозили с собой.
Людей в черном видели даже в коридорах Arcanum Dominium Magnum, а после этого таинственным образом исчезло несколько магистров Собрания Ложи.
В ту ночь в столице пропало больше сотни человек. Но что такое сотня для города с официально миллионным, а не официально — полуторамиллионным населением? Никто их пропажи даже не заметил.
Никто особо не драматизировал, когда выяснилось, что большинство из пропавших оказались не последними в Империи и Ложе людьми высоких рангов и званий, на высоких постах и должностях. А когда через месяц большинство из пропавших и нашедшихся предстало перед судом, почти все пожали плечами: подумаешь, каких-то там воров и казнокрадов судят за воровство и казнокрадство. Сколько их было, есть и еще будет.
Но через много-много лет эту новогоднюю ночь назовут «Ночью тихого террора». И чем больше лет пройдет, тем больше найдется свидетелей, очевидцев и, конечно же, жертв, чудом переживших ужас, пострадавших от несправедливости и беззакония, и еще больше — тех, кто исчез в неведомых застенках навсегда. А когда кто-то зачем-то посчитает всех несчастных жертв, вдруг обнаружится, что в имперской столице столько людей никогда и не жило.
— С новым годом, Максим.
Максимилиан Ванденхоуф был красив и для своих семидесяти двух выглядел очень молодо, гораздо моложе Манфреда, которого был старше на девять лет. Он по праву носил титул грозы всех лаборанток, ассистенток и старшекурсниц, которых завоевал до, во время и после Фридевиги если не тысячу, то близко. Ванденхоуф обладал горделивым античным профилем и истинно менншинским фасом, многие подозревали в нем наличие королевских, а то и царских кровей, но это было отнюдь не так. Десятый ритор Собрания был родом из Дюршмарка, из мелкого села, название которого вряд ли есть на дорожном указателе. Весь свой профиль он вылепил себе при помощи колдовства и потратил на это столько, сколько не каждая чародейка тратит.
Ритор лежал на огромной кровати под балдахином. Что удивительно — в гордом одиночестве. Возможно, оттого что буквально день назад вернулся из Эдавии, где больше месяца представлял Ложу на мирной конференции, решавшей судьбу Нордомейна и Тьердемондской республики. В основном Нордомейна. В основном — кому полуостров будет так или иначе принадлежать. Результаты конференции Собрание Ложи признало удовлетворительными.
Максимилиан сел, потирая спросонья ярко-голубые глаза. Второе зрение рассеивало тьму, и в полумраке ритор в своей ночной рубашке и колпаке выглядел довольно нелепо.
— Фрида? Фред? — похлопал он глазами на близнецов, стоявших у кровати. — Что вы тут делаете? Как вы сюда попали?
— Через дверь, гражданин Ванденхоуф, — мрачно ответил Манфред, — че-рез дверь, — повторил он по слогам.
Ритор наконец-то проморгался и заметил, что на консилиаторе и первом мастере черные утепленные плащи Комитета Равновесия, надетые поверх голубых мантий Ложи. Фридевига позволила себе меховую шапку, из-под которой на плечо свисала ее толстая русая коса. Высшие магистры редко надевали мантии, только по особенным случаям. Ванденхоуф если и догадался о чем-то, то виду не подал.
— Все твои дурацкие шуточки, Фред… — фыркнул он, поежившись.
В спальне было холодно — ритор где-то вычитал, что холод полезен для красоты и здоровья, в особенности для гидромантов, и с тех пор при помощи зачарованного льда на стенах поддерживал оптимальную, как он считал, для себя температуру. Оставалось гадать, как к таким условиям относились заглянувшие ознакомиться с коллекцией тейминских бабочек ассистентки-пиромантки и как весело они звенели заледеневшими жидкостями.
— Мы не склонны шутить, гражданин Ванденхоуф, — сказала Фридевига таким тоном, что в спальне похолодало еще больше. Едва заметная дрожь рук почти не выдавала ее истинного состояния.
— Гражданин? — переспросил Ванденхоуф, вымученно усмехнувшись. — Да вы превзошли саму себя, магистр консилиатор фон Хаупен.
— Уже не консилиатор, гражданин Ванденхоуф, — надменно возразил Манфред, отвечая за сестру. Та на длинные фразы была не в состоянии. — Согласно Кодексу Ложи, магистр консилиатор возводится в должность магистра ритора Собрания Ложи с экстраординарными полномочиями диктатора сроком на полгода, в случае если…
—…в случае если должность ритора Собрания Ложи по тем или иным причинам вакантна, — бесцеремонно перебил Максимилиан, — или на эту должность не может быть избран магистр соответствующего достоинства и силы. Спасибо, что напомнили, магистр фон Хаупен, — раздраженно добавил он. — Только причем?..
— Ах да, — Манфред стукнул себя по лбу и повернулся к сестре, — совсем с памятью плохо стало. Магистр фон Хаупен, почему мы вопиюще нарушаем протокол?
Фридевига нервно дернула напряженной шеей. Манфред неторопливо залез во внутренний карман плаща и достал свернутый в трубочку лист бумаги, перетянутый лентой с голубой печатью. Подступив к кровати, чародей протянул его главе Ложи и дипломатично отошел, заложив руки за спину.