— Эндерн так легко с ним расстался?
— Конечно, нет, — фыркнула Даниэль. — Капризничал, топал ножками, ругался, но куда ему деваться? Он же знает: или талисман, или его невинность.
Филин наблюдал с крыши здания вокзала, как Гаспар провожал Даниэль до кассы и дожидался, пока чародейка купит билет. Как после они долго прощались, пока Даниэль не спровадила менталиста, устав от чрезмерной опеки.
Когда Гаспар сел в дожидавшуюся его карету, филин задержался. Он тоже ждал.
И дождался.
Экипаж, остановившийся у станции почти сразу, как приехали Гаспар и Даниэль, тронулся с места и покатил следом за экипажем менталиста.
Филин проследил за ним поворотом большой головы. Злорадно ухнул и сорвался с крыши, бесшумно расправив крылья.
Барону Фернканте было под семьдесят. Всю жизнь он занимал чиновничьи должности и дослужился до камерира по провинции Зейден, прежде чем вышел в отставку и посвятил себя литературе и философии. В узких кругах образованной части имперского общества он был хорошо известен наряду с иными мыслителями нынешнего времени. В еще более узких кругах просвещенных элит его знал каждый и ставил Фернканте в один ряд с Жаном Морэ и Клодом Ривье. Только если Морэ мог за минуту набросать десяток тезисов в пользу свержения коронованных тиранов и необходимости революции, а Ривье — описать благополучие бессословного общества, где достижения каждого обусловлены личными дарованиями и равными возможностями, а не по праву рождения, Фернканте хватало всего одного, чтобы разбить аргументы самых ярых революционных трудов в прах. Ведь всякая власть от Бога, значит, свергать монарха — идти против Единого, разобщаться, разбиваться на мелкие кучки грызущихся друг с другом наций, сословий и обществ, чего враги Его, ведомые Князьями Той Стороны, только и ждут. На основе одной этой идеи Зигфрид Фернканте написал два десятка философских работ, уличающих любые революционные программы в абсурдности, нелепости и невозможности, а демократические и либеральные идеи — в губительности.
Гаспара он встретил холодно. Барону не понравился бледный молодой человек болезненного вида. Слабо верилось, что в его особняк пришел очередной магистр-следователь Ложи, неофициально ведущий расследование убийства Жермена де Шабрэ. Впрочем, когда Гаспар достал блокнот и карандаш, старый барон несколько смягчился. Видимо, принадлежал к той категории людей, которые убеждены, что записи может вести только человек, прибывший исключительно по важному делу.
— Что-то Ложа зачастила в нашу Анрию, — недовольно заметил барон. Фернканте был тучен, сутул и тяжело переставлял ноги, в совершенно седых волосах образовалась заметная проплешина — возраст и долгое сидение за написанием важных философских работ надломили его тело. Однако ясные глаза свидетельствовали о том, что в надломленном теле до сих пор жив крепкий дух, готовый сражаться за то, что дорого.
— Ложа не может стоять в стороне, когда граждане Империи гибнут из-за магического вмешательства, — официозным тоном ответил Гаспар.
— Почему бы в таком случае Ложе не начать официальное расследование? — брюзгливо проворчал барон. Он был стариком, брюзжать и раздражаться на отвлекающий по пустякам мир не только можно, но и нужно по статусу.
— По законодательству Ложи, Анрия до сих пор объявлена вольным городом, — терпеливо пояснил менталист упрямым голосом бездушного вокса. — Правки в это положение Кодекса не вносились с тысяча пятьсот шестого года. При всем желании Ложа не может вмешаться официально. Однако, — менталист слегка оживился, — помочь местной полиции никто не запрещает, если об этом просит сам обер-полицмейстер.
Барон пожевал губами, внимательно разглядывая Гаспара. Гаспар ему не нравился. Ему много кто не нравился, особенно чародеи. Однако магистры Ложи составляли немалую долю целевой аудитории и всегда горячо поддерживали барона в дебатах.
— Ваши коллеги уже приходили, — барон Фернканте огладил седые волосы морщинистой рукой с вздувшимися венами. — Я все рассказал им, вряд ли добавлю что-то новое.
Гаспар немного помолчал с виноватым видом.
— Понимаете… — вздохнул он, — их срочно вызвали в Бревенштау, а при передаче материалов дела в Комитет Следствия через магограф произошел досадный сбой, и почти все материалы погибли.
Барон прищурил правый глаз.
— Мне казалось, надежнее ваших магографов нет ничего на свете, — сварливо и едко сказал он.
— Так и есть, — улыбнулся Гаспар. — Но чародеи — тоже люди и не застрахованы от ошибки. Поэтому меня и отправили сюда.
Врать почти не пришлось. Это было обычным делом в Комитете Следствия, когда дела пересылали из одного Arcanum Dominium в другой. Магографы обожали сбоить, выключаться или просто перегорать в самый ответственный момент. Не каждый деканус считал нужным соблюдать требования прилагающейся к магографу инструкции, где черным по белому написано и подкреплено голубой печатью, что кристалл саламанова кварца нужно менять после каждой передачи. Ведь кристалл может выдержать и две передачи, а то и три, а каждый из них на радужном рынке стоит около пятисот крон.
— Ну что ж, хорошо, — недовольно проскрежетал барон Фернканте. — Надеюсь, это не займет много времени.
— Уверяю, нет.
Барон пригласил Гаспара сесть на стул в гостиной своего особняка. Сам уселся на мягкий диван, закутавшись в домашний халат. Одеваться во что-то иное для встречи со следователем КР он не посчитал необходимым.
— Спрашивайте, магистр, — великодушно разрешил барон.
Гаспар закинул ногу на ногу, положил на колено блокнот, приготовился записывать.
— Скажите, барон, вы были дружны с хэрром… мсье де Шабрэ?
Фернканте побарабанил по спинке дивана пальцами, глядя в сторону.
— Не сказать, что очень, — признался барон, — но да, мы приятельствовали.
— Давно?
— Иногда мне казалось, всю жизнь, — тепло улыбнулся старик. — Но на самом деле всего пару лет. Мы познакомились на приеме в Люмском дворце. Жермен оказался очень приятным собеседником, хорошо разбирающимся в искусстве: в литературе, в живописи, в поэзии, драматургии, в музыке, как в современной, так и античной. При этом был не глух к голосу разума. Мы часто беседовали с ним и обсуждали политику. Его взгляды несколько отличались от моих, но он всегда помогал мне при разборе трудов морэнистов и ривьеров. Я предложил ему стать воспитателем и учителем моих дочерей, он согласился, — барон смолк, наблюдая, как Гаспар старательно записывает. — Я вообще глубоко убежден, что нам давно пора заняться образованием достойной и думающей молодежи, чтобы пресечь… всякое вольнодумие, — сказал он после. — Однако точные науки стоит все-таки оставить мужчинам — наш мозг гораздо лучше приспособлен, чтобы мыслить рационально и логически. Женщины, поскольку живут чувствами, должны лучше чувствовать этот мир. А что как не слово Божие и искусство помогут им разобраться в этом? — барон заглянул Гаспару в глаза, ища солидарности с этой глубокой и мудрой мыслью.
— Сложно с вами не согласиться, майнхэрр, — заверил менталист и постучал карандашом по блокноту.
— Жермен приезжал к нам трижды в неделю, — несколько охотнее продолжил Фернканте, — давал уроки Кларе и Елене или посещал с ними театр, художественные выставки, словом, приобщал их к актуальным культурным веяниям. На одной такой выставке, — ворчливо пожаловался барон, — мои любимые дочери чуть не разорили меня, купив натюрморт одного малоизвестного художника, отличающегося непомерной алчностью.
— А скажите, мсье де Шабрэ жил на улице Искусств? — Гаспар быстро сменил тему, не давая старику скатиться в обсуждение актуальных культурных веяний, которые с каждым годом, как известно, все хуже, примитивнее, пошлее и развязнее.
— Именно, — кивнул барон и раздраженно скривил морщинистое лицо. — Надеюсь, вы не станете выпытывать меня о погроме в его квартире, ибо я ничего не знаю. И, пожалуйста, магистр, — добавил он брюзгливо, — только не говорите о бунте демонов и дьяволов. В подобный нонсенс я никогда не поверю.