Пара подхалимов с задних рядов поддержали шутку.
— Увы, дорогой племянник, — вздохнул Манфред, скорбно звеня бубенцами, — при всем желании я не могу быть главным шутом Ложи — эта должность уже занята, а я не претендую на кресло ритора.
Гости Третьей Башни возмущенно зароптали. Слово «наглость» зазвучало со всех сторон, правда, оттенки интонаций были совершенно разными и диаметрально противоположными. Промолчали только трое: Пауль, Фридевига и Кальтшталь. Пауль — потому что насмешка повернулась совершенно не в ту сторону, в которую он рассчитывал, Фридевига — потому что реагировала молчанием на многое, а Кальтшталь уже почти и не скрывал даже из вежливости, что происходящее откровенно веселит его.
— Да и потом, — Манфред наставил палец, — шутом шута делает отнюдь не колпак, — он щелкнул по бубенцу, — а его шутки. Над моими, к сожалению, никто не смеется. В отличие от шуток госпожи консилиатора.
Фридевига, сохраняя невозмутимое, строгое лицо, легко покачала головой.
— Я не привыкла шутить, магистр, — холодно возразила она.
— Не скромничайте, госпожа консилиатор, не скромничайте, — замахал руками Манфред. — Все мы знатно посмеялись над вашей последней шуткой.
Фридевига вопросительно изогнула бровь.
Примо антистес покрутил пальцами кончик бороды и широко ухмыльнулся, хитро сверкая аквамариновыми глазами. Окажись в зале особо набожный человек, непременно заметил бы, как у тени Манфреда фон Хаупена выросли рога.
— Назначением моего любимого племянника на должность магистра Собрания! — торжественно объявил примо антистес, вскинув руки.
Лицо Пауля приобрело сразу оба противоречащих друг другу оттенка: он побледнел, но вместе с тем умудрился каким-то образом побагроветь от ярости. Ярость стала настолько ощутимой, что даже отрезвила Ирму ван дер Дорп, которая отступила от магистра адъютора на шаг и предпочла держать разбушевавшееся либидо в узде. В Ложе хорошо знали о приступах сына госпожи консилиатора, но помалкивали, поскольку сама госпожа консилиатор делала вид, что их не бывает.
— Это было уморительно, господа, — продолжал Манфред. — Когда я узнал…
— Хватит, магистр, — крикнула Фридевига, усмиряя поднявшийся гул толпы. Хотя в ее исполнении криком обычно считался слегка повышенный тон.
— Я даже не начинал, — оскорбленно запротестовал Манфред. — Я просто…
— Раз уж вы здесь, — сказала госпожа консилиатор почти вежливо, — то добро пожаловать, магистр фон Хаупен. Но прошу, ведите себя подобающим образом… хотя бы сегодня. И, — Фридевига скользнула ледяным взглядом по девушкам Манфреда, задержалась на мустаиме, который с равнодушным лицом изучал голубую люстру под потолком, — оставьте за дверью этих гулящих женщин, карлика и… черномазое чудовище. Они здесь неуместны.
Манфред подбоченился и перемялся с пяток на носки туфель. Забрал у байфанки цилиндр и водрузил его на голову карлика.
— Почему же? — поинтересовался примо антистес.
— Они нарушают все известные мне нормы приличия.
— Неужееели? — задумчиво протянул Манфред, разглядывая чародейку с каштановыми волосами, кливидж красного платья которой отчаянно стремился навстречу юбке, проходя в опасной близости от сосков.
— Именно так, магистр фон Хаупен, — спокойно подтвердила Фридевига.
— Позволю себе не согласиться, — протараторил Манфред. — Адиса, — он указал на мустаима, — шаман, говорящий с духами и знахарь, облачен в соответствии с церемониалом своего племени. Утверждать, что он нарушает какие-то нормы приличия, все равно, что утверждать, будто мантия чародея это что-то неприличное. Максимилиан, — Манфред указал на карлика, — аватара нашего ритора. По обычаям салидских племен плюмадо изображение, статуя или названный двойник человека равнозначен самому человеку. Так что вопрос его уместности даже не стоит поднимать. Ну а Майсун и Аша, — Манфред поманил сияющих улыбками девушек и обнял их за талии, — ну… возможно… Согласен, да, несколько выбиваются из общей атмосферы. Но это я, каюсь, настоял, чтобы они оделись поскромнее, — чародей виновато склонил голову. — Чтобы привнести хоть немного целомудрия в эту обитель порока.
В толпе началось движение, послышались ворчание, покашливания и шептания. Некоторые чародейки неуютно поежились, украдкой поправляя декольте и оглаживая юбки.
— К тому же, госпожа консилиатор, — улыбался Манфред, — в детстве вы очень любили ярких птичек со всех краев света, у вас даже была целая коллекция. Вы всегда радовались, когда вам дарили очередную пташку. Помню, как вы плакали, когда кот сожрал вашу любимую колибри… Ну а вы, дорогой племянник, — Манфред уставился на Пауля, — любили в детстве оловянных солдатиков и кукол… правда, потом вы полюбили отрывать им головы, но, если память не подводит меня, вас от этого отучили. Надеюсь, с моими подарками этого не случится.