— Отец Федор... человек нравственный, — произнес Варенцов убежденно и уточнил, смутившись: — Я хотел сказать... верующий.
Разуневский не оторвал пристального взгляда. «Да не ставишь ли ты под сомнение нравственность Коцебу? — будто говорил этот его взгляд. — И его религиозность?»
— Дядя Коля гостит сейчас у отца Федора, — молвил Разуневский как бы между прочим, — не мудрствуя, он назвал его так, как звал всегда, «дядя Коля», — ответ имел в виду сомнения Варенцова насчет религиозности Коцебу.
— Они друзья? — спросил Варенцов.
— Они друзья, — произнес он с заметной готовностью; казалось, одной этой фразой он рассеивал все сомнения своего собеседника.
Зажгли свет — с пасмурным небом вечер точно приблизился. Варенцов подумал: «А теперь я рискну приоткрыть ларец фамильный — была не была, рискну...» Но, видно, решиться на это было не просто — Варенцов вдруг взял и сел на край дивана, что стоял в дальнем углу веранды. Отец Петр обернулся и, увидев сидящего Варенцова, на минуту смешался, не зная, что делать; потом опустился в кресло, стоящее от гостя на расстоянии почтительном. Они молчали, ожидая, когда сумерки взорвутся, — то, что они взорвутся, не было сомнений.
— А что такое... церковь среброглавая, отец Петр? — спросил Варенцов.
Отец Петр ухмыльнулся и этой самой своей ухмылкой точно снял напряжение.
— Да это церковка за Дунаем, в которой был настоятелем лет сорок отец Никодим, дед мой по матери... А что?
Он спросил: «А что?» — и будто кинул грузное тело Варенцова на верхнюю полку парной, — диковинно, как этакие слова-коротышки могут сотворить такое — «А что?».
— Ходят слухи... — мог только вымолвить Варенцов, но отец Петр не захотел продолжать разговора.
— Слухи, слухи... — заметил он.
Ната вернулась к столу и, придвинув кресло, едва не смяла щенка — он взвыл.
— О, теперь я вижу, что вы не один!.. — возликовала она. — Песик, поди сюда, я умею с собаками...
— А это не собака, а волк... — произнес отец Петр почти назидательно.
— Как?..
— Волк или, вернее, волчонок... Япет, не бойся!
— Погодите, а почему Япет?
— Япет — младший сын моей планеты, Сатурн подарил мне его однажды ночью.
Ей стало не по себе.
— Япет, Япет... — повторила она и не без страха посмотрела себе под ноги — волчонок был насторожен, взгляд его серо-желтых глаз был недобрым.
Они спустились с веранды в сад.
Посреди сада была расчищена площадка, натянута меж деревьев сетка.
— Папа, волейбол! — закричала Ната. — Это... кто же?
— Я, конечно, — отозвался отец Петр — он мигом узрел в ней заядлую волейболистку. — Сыграем?
— О, папа!
— Ваша подача, Ната!..
Он играл в удовольствие, забыв обо всем, разрумянился, мигом возобладали мирские краски. Да и Ната забыла о том, что перед нею лицо духовное, — ее резаные подачи явно игнорировали высокий духовный сан Разуневского.
Один Варенцов был смущен не на шутку, опасаясь, чтобы посторонний глаз не рассмотрел происходящего.
— Мне иного партнера не надо, — произнес Разуневский. — Беру с вас слово: мы будем играть, обещаете?..
Она засмеялась:
— А эта... блондинка, портрет которой мы видели в кабинете, не играет с вами?
Но он, по всему, не смутился:
— Сестра?
— Блондинка! — засмеялась она пуще прежнего, довольная тем, что очередная ее шутка, кажется, удалась.
— Играет, конечно!
А Варенцов со смятенным вниманием взглянул на них издали — воспряли его страсти: что же это происходит, что происходит, — кажется, они похожи друг на друга и в своей дури...
Разуневский вызвался их проводить. Там, где деревья расступались, небо было исчерна-черным, густо засеянным звездным просом. Отец Петр шел впереди, разгребая зелень, — он точно пловец, зарывшийся в воду, разводил руками.
— Да, Наталья Федоровна здесь, — вдруг произнес он, обращаясь к человеку, которого его спутники не видели.
— Ее мне и надо, — отозвался тут же кто-то голосом Михаила Кравцова.
Отец Петр остановился — как ни глубоко он нырнул в ветвистую зелень сада, он вынырнул верно.