— Именно и ценит это превыше всего...
— У нее ваша фамилия? — Кравцов дал работу памяти — да не известна ли ему Анна?
Отец Петр умолк на миг, внимая тишине, — храп, доносившийся снизу, был как удар в медные тарелки.
— Падчерица... Разуневского-Коцебу Николая Ивановича, а моя сестра, названая, — ткнул он перстом вниз, точно желая пронзить крышу. — Небось видели фотографию над письменным столом? Правда хороша?
Михаил тихо ахнул: последние слова могли относиться и не к сестре. А она и не есть сестра, а сестра названая. К тому же кто над письменным столом, истинно лицом к лицу, помещает портрет сестры?
— Вы слыхали что-нибудь про Зеленчук, а? — спросил отец Петр явно в связи с тем, что было произнесено ими только что. — В каких-нибудь полутораста километрах отсюда астрономическая столица мира, астрономическая!.. Шестиметровое зеркало, способное ухватить самое дно вселенной, радиотелескоп, какого не знали люди... Только подумать: рядом, рядом!
Он вздохнул: что-то было в том, что он только что произнес, для него непостижимое. Не было бы этого Зеленчука, положение отца Петра в этом кубанском посаде было иным, в его собственных глазах иным. Ну, разумеется, этот астрономический град был создан независимо от Разуневского, но сейчас он готов был рассматривать все только применительно к себе. Поэтому ему надо было еще доказать, что Зеленчук не имел к нему отношения. Казалось, астрономическое царство с его диво-зеркалами, было специально сооружено рядом с ним, чтобы перст указующий был направлен прямо на отца Петра. Коцебу храпанул могуче, быть может переворачиваясь с боку на бок, и в глубине двора взвыл пес — голос был щенячий.
— Волчонок?..
— Он, дьявол... грызет деревья, зубы точит!.. О чем мы товорили? Ах, да... Анна.
— Интерес к Сатурновым кольцам у Анны от Ковалевской? — спросил Кравцов. Сатурн, насколько он помнил, занимал свое место в работах ученой.
— Готов подтвердить это... — произнес он и запнулся: храп, доносившийся снизу, точно источился — звон медных тарелок смолк. — Простите... видно, вам нынче держать вахту — дядюшка пробудились...
Вновь запели, завздыхали на все голоса ступени — отец Петр ушел.
Кравцов повел трубой по небу — телескоп ослеп, сизое бельмо, все в вязких хлопьях, залепило стекла.
— Господи, пощади ты его слабую голову — образумь раба божьего Петра!.. — донеслось вдруг снизу — Разуневский-Коцебу. — Не падок я до громких слов, но вынужден, понимаешь, вынужден, сказать громко: наука нынче дело бабье, а мужик должен богу молиться! Пойми: бог будет жить, пока живет человек, ибо он помещен в самой душе человека, а твои биномы провалятся в тартарары! Мы, Разуневские, точно солдаты для службы божьей предназначены — затылок в затылок... Вот представь только: здесь стоит твой дед... благочинный, здесь отец твой и дядя Петр — это его именем тебя нарекли, его! Здесь моя особа скромная поместилась, а вот тут ты занял свою вахту фамильную... Понимаешь, стоим мы фронтом, стоим, как стоять нам надлежит... насмерть! Не великого звания, но все в сане духовном!.. И вдруг ты схватился и побег!.. Да, да, подоткнул полы рясы — и во весь опор по сугробам, увязая в снегу по колено!.. Скажи на милость: что нам надлежит делать? Нет, нет, ты скажи: что?..
Видно, гостя знатного мучило сердцебиение — было слышно, как он дышит, прихлебывая воздух.
Но ответом на голос державный были тишина да присвист: то ли першинка какая попала отцу Петру в горло, то ли осекся он на главном слове и пискнул смешно, но наступила тишина, а потом негромко хлопнула дверь, — видно, они прошли в соседнюю комнату, — это осторожности ради: как-никак, а посторонний человек мог отвлечься от Сатурновых колец и внять фамильной тайне.
— А это бабушка надвое сказала, кто побежит первый, ты или я, — возгласил отец Петр. — Может, тебе сподручнее бежать по сугробам, дядя мой любезный — без рясы оно как-то оборотистее!
— Значит, без рясы оборотистее? — засмеялся Коцебу.
— Оборотистее! — подтвердил отец Петр.
Очень хотелось увидеть гостя: какой он и похоже ли на него все услышанное в эту ночь, но, взглянув из чердачного окна, Кравцов рассмотрел лишь полуанфас лица, вернее — маленькое ухо, аккуратно посаженное, почти без мочки, да подбородок с вмятинкой, какой украшают крендель, чтобы он был не очень скучным.
Когда Михаил сошел на веранду, Коцебу умчался на вокзал за билетом, умчался так поспешно, что Кравцов, кроме маленького уха и вмятинки на подбородке, так ничего и не успел рассмотреть в знатном госте. Разуневский вскипятил чаю, поставил блюдо с московскими хлебцами, очевидно привезенными гостем, миндальное пирожное. Когда первая чашка была допита, отец Петр обратил взгляд на кравцовский этюдник, на который, как заметил Михаил, втайне поглядывал и прежде.