— Но твоя мама... — осенило меня. — Ты говорил с нею?
— Ну разумеется!
— И что она?
Он засмеялся:
— Моя добрая мама! Неужели ты не можешь представить, что она могла сказать?.. Добрая!.. «Юрий, а вот это уже твоя воля, решай!» — Он улыбнулся своей тайной мысли — он очень любил маму. — Да что мама? Ты же знаешь ее!.. Вот... как ты?
— Я не такой добрый, как твоя мама, — был мой ответ.
— Знаю, что ты хочешь сказать, знаю! — воскликнул он в сердцах. — Все понятно!
— Тогда скажи: что понятно?
— Я ученик, а она учительница, и это непреодолимо, да?.. Ей — объяснять мне закон всемирного тяготения, а мне — его усваивать, так?
— Если хочешь, так.
Он рассмеялся.
— Если хочешь, закон всемирного тяготения в ином, совсем в ином! — воскликнул он. — Нас соединила природа, а ей, как понимаешь, нет дела, что я ученик, а Агния учительница... Пойми: для нее это не суть важно...
— А что важно... Вот это ваше гвардейство, да?
Он перестал смеяться.
— А что ты думал? Может, и гвардейство имеет свой смысл...
Я мог только развести руками:
— Ничего не понимаю!
Но и он, как мне показалось, отдал себя во власть раздумий нешуточных:
— А ты подумай, подумай — поймешь... Ты говоришь: закон всемирного тятотения... Дай себе труд подумать: может, смысл его и в этом, а?
Мы умолкли надолго — было отчего умолкнуть.
— Мой совет: уезжай! — сказал я, мне не хотелось сдаваться.
— Если уеду, то только с нею!
Он отнял у меня все слова.
— Ты соображаешь, что говоришь? — не мог не возмутиться я. — Тебе надо стать главой дома, а ты, ну... как бы тебе сказать... желторотик!
— Я... желторотик? — возмутился он. — Я — мужик и сумею доказать это... Пойду амбалом на железную дорогу! — произнес он воодушевленно. — Да что там! В тоннель пойду, в забой, на карьер!.. Да что там забой и карьер! Готов принять муки адовы!.. — Он рассмеялся, как могло показаться, самозабвенно. — Вот говорят: эти самые муки с радостью не примешь... поверь, Мирон: приму с радостью!..
— Знаешь, за что страдаешь?
— Знаю.
— Погоди, погоди, можно подумать, что ты счастлив...
— Именно!.. — Он вдруг пустился с кургана опрометью — сила, что взбунтовалась в нем, будто выстрелила его в ночь. — Счастлив, счастлив! — откликнулся Юрка из ночи.
Как я ни старался, не мог увидеть его, но голос слышал явственно.
Я шел ночной степью и ругал себя, что не нашел слов, чтобы разубедить друга, но потом махнул рукой: да есть ли такие слова в природе?
БЕЛОЕ ЛИХО
У нас иногда бывает так: переменится ветер, потянув от моря, и в два дня расцветут сады. На утреннем холодноватом ветре они особенно хороши, эти сады: ярко-белые, влажные от предзоревой росы, хотя и без запаха. Но взялось солнце — в конце апреля оно уже сильно — и будто разбудило дыхание сада. Первыми это восприняли пчелы — их едва внятный звон уже вплелся в знойные звуки приближающегося полдня. Солнце прибавило садам дыхания и притомило яркость белой кипени. Нужен ветер, вызванный близостью снеговых вершин, чтобы сады воспряли в своей белизне первозданной...
Новенький пришел, когда цвели сады, — он точно выбрал эту пору, чтобы заявить о себе...
Как ни опаздывала Кира, она должна была остановиться на секунду посреди школьного двора и оглядеть окна. Нет, ей не померещилось: кто-то торопливо захлопнул створки окна, кто-то оставил их распахнутыми, отступив в тень, — для тех, кто смотрел в окна, ее появление на школьном дворе не было внезапным. Киру ждали. По расположению окон она могла сказать безошибочно, кто это мог быть. На третьем этаже — этот вихрастый балбес Григор; когда он смотрел на Киру, его зрачки разъезжались. Даже странно: как тараканов, испугавшихся огня, их бросало друг от друга!.. А на пятом этаже — этот мертворожденный Фанька, именно мертворожденный, потому что напрочь безъязыкий... Нет, однажды что-то похожее на язык в нем обнаружилось. Подошел на перемене, этак гундося: «Кира, мальчишки хотят вам косу... отрезать!» Косу отрезать! Не идиот? Если уж решился заговорить, то нашел бы что-то поумнее. Косу отрезать! Пусть только попробуют! Нет, Кира не взовет к помощи класса, она сумеет сама постоять за себя!
Этот двор, выложенный кирпичом, преодолеть — что побороть море: Кира продолжает идти... Два конца ее шарфа отнесло ветром за спину и, наверно, взвихрило — да не выросли ли у нее крылья? Если Григор и Фанька так глупы, с какой стати расти крыльям? Однако вон что может сделать с человеком гордыня!.. Нет, она уже не бежит, она летит, и красный кирпич, которым выстлан двор, полыхнул пламенем и размылся на глубине немыслимой...