И Ксане припомнилось, как Владислав побелел, не обнаружив рядом Вада, и синими пятнами покрылось лицо. Пятна эти лежали действительно кристаллами медного купороса и того гляди выпадут и застучат по полу. Особенно у глаз, в его рыжие, казалось, пролилась капелька ультрамарина. Такое увидишь не часто, да и она рассмотрела это впервые «Вад, Вад, где ты? Я же сказал, чтобы ты не отходил!» — крик был требовательным, но в его крике все-таки была беспомощность. Как-то необычно: такой сильный — и такая вдруг беспомощность. Будто человек, очутившись посреди реки и не увидев рядом старшего, который был ему опорой, начал тонуть. «Вад, Вад!.. А может, сила не в нем, а в Ваде? В его улыбчивой сути? В его способности отстранять от себя обиду? В его терпимости к капризам брата? В его даре радоваться жизни? В его таланте легко сходиться с людьми и видеть в них друзей? И тут вот, наедине с неоглядной степью и таким же безбрежным небом, она должна была признаться себе: ей мил не Вадим, а именно Владислав... Не потому, что тот, младший, был для нее досягаем, а этот куда как недоступен. Не поэтому, а по-иному, что ей трудно постичь и трудно объяснить. И она спросила себя: что, если прямо прийти к ним в дом? Да, да, на правах доброго соседа. И попросить что-нибудь. Ну, например, как это может прийти один соседский мальчишка к другому и попросить... Однако что попросить? Кусок ватмана? Цветные карандаши? Чистую тетрадь в клетку? Явиться в предвечерний час, когда весь дом в сборе, и попросить? Да, пройти прямо к Владу, обойдя отца и деда-говоруна, Вадика, и, прямо глядя на Владислава, произнести... У нее похолодело под ложечкой, и слабость пошла по всему телу. Как дошло дело до слов, которые она должна произнести, глядя в его рыжие, страх объял ее, она должна была себе признаться, страх, которого она не помнит...
Она вернулась домой далеко за одиннадцать. Ее встретила бабушка, — наверно, все в доме были обеспокоены ее исчезновением, но только у бабушки это выплеснулось наружу. Все уже спали, а бабушка не спала. Она всегда не спала, когда Ксана запаздывала. Все умели себя успокоить, а бабушка не умела. Ей мнились страхи. Все казалось ей, что с Ксаной стряслось непоправимое. Для всех в доме Ксана была жива-здорова, а бабушка, страшно сказать, готова была звонить на станцию «Скорой помощи». Не очень понятно было, почему так своеобычно распределилось в семье беспокойство, почему оно ушло к бабушке и освободило маму и брата? Не потому ли, что они так уставали за день, что для беспокойства не оставалось места? А может, потому, что Ксана была ближе бабушке, чем всем остальным?
Бабушка кликнула Ксану на кухню: чашка холодного молока — для Ксаны не было ужина вкуснее.
— Я знаю, чем остудить тебе душу, — говорила бабушка, подливая молоко. — Чую: горит душа у тебя, горит!..
— Скажи, бабуля, как у тебя получилось с дедом-то? — спрашивала Ксана. — Он посватался или, быть может, ты его приветила?..
— Да ты что? — возмущалась бабка. — Конечно, он!..
— А почему не ты? — спрашивала бабку Ксана, спрашивала, не обратив внимания на возмущение бабки. — Почему?
— Баба-то я! — произносила старая, и рука тянулась к сердцу — такое не скажешь, не поддержав сердечка.
— Ну, и что?.. — все тем же иронически спокойным тоном спрашивала Ксана. — Ты его любила меньше, чем он?
— Нет... я его любила, помнится.
— Тебя брала робость, да?
— Нет, я была смелая!..
— Ты боялась, что он откажет?
— Какой там! Он шел за мной по пятам...
— Тогда почему?..
Бабка умолкла надолго.
— Не умею сказать, внучка... Убей меня бог, не умею, однако чую: горит у тебя душа, горит!
Что тут можно сказать: горит душа... Может же слово так запасть в душу: горит, горит...
Всю ночь Ксану и в самом деле мучило удушье, будто пламя, прохваченное дымами, заполнило комнату и отняло дыхание. Не иначе, огонь поджег самую душу... Горит душа, горит!..
Минул день. Она дождалась предвечернего часа и пошла к Крупиным. Открыла калитку и поспешила к дому, который был в глубине двора. Господи, к чему людям такой большой двор от калитки до дома — километр!.. И ни души! Куда они все запропастились, оставив все двери открытыми? Солнце за дальним забором и его свет проник в дом, упершись в фотографию на стене. Ну конечно же это их фотография: Влад и Вад. Наверно, в жизни они не так похожи, как здесь. На одно лицо! И что это за манера одевать их одинаково? Неужели недостаточно, что природа однажды уже дала им такое платье? Однако сколько им может быть здесь лет? Тринадцать или все четырнадцать? Но вот что интересно: Влад здесь улыбается. Ксана готова сказать себе: спеши рассмотреть — он улыбается! Спеши, спеши, пока ветер не сдул его улыбки, навсегда не сдул!.. Окна настежь, и ветер доносит неразмываемый дух столовой, пахнет русским маслом, чистым маслом, хорошо разогретым, и печеньем, напитанным маслом, запах сахарного печенья, тот самый запах... Еще недавно они пили чай с этим печеньем! Однако что это? Удар топора? Крепкий удар, заметно ритмичный. Ну, разумеется, за пределами дома. Может, в сарае, а может, под навесом, где лежат у них дрова?