— На скакуне? — спросила Викина мама.
— Все три раза! — не задумываясь, ответила Вера Савельевна.
Вика улыбнулась: однако какой должен быть скакун, чтобы сдвинуть с места литой торс Веры Савельевны!
Калитка оставалась распахнутой, и в ее зеленом квадрате была видна пыльная дорога, молодые белолистки напротив, полуразрушенный мостик через канаву и толпа у дубовых ворот, крашенных охрой, — деспот Жора жил там, и цыганочка томилась и лила слезы где-то за этими воротами.
Вика попробовала перебраться через дорогу, мама остановила ее:
— Только до мостика. Слышишь: не дальше мостика!
Мама стояла у кромки тротуара. Вика — у мостика. Господи, как Вике хотелось перебраться через него — там была жизнь, может быть, даже любовь.
И Ольга Николаевна смотрела на заповедный мостик, но смотрела не без тревоги. Ах, эта Кубань со своими нравами! Если бы не солнце и изобилие золотой ее земли, разве Ольга Николаевна решилась бы везти сюда из Москвы свою единственную девочку? Правда, с тех пор как впервые Ольга Николаевна привезла Вику, ее девочка точно целебной воды напилась — и слабость, и бледность, и это... головокружение — нет ничего страшнее головокружения! — будто рукой сняло. Кстати, как утверждают здешние старожилы, исцеляет именно вода! Даже как-то не верится, чтобы эта серо-желтая от глины и песка кубанская вода обладала такой силой... Попробуй после этого обойтись без Кубани с ее дикими нравами!.. Даже страшно подумать: среди бела дня похитили девушку, похитили!..
А через улицу уже шел, сопутствуемый быстрой стайкой сподвижников, младший брат цыганочки, гроза и гордость Набережной. Маленький, на кривых ногах, он шел, прихрамывая, широко расставив руки.
— Покалечу, — цедил он угрюмо, — покалечу...
— Да что ты... Степик... — пытался урезонить его Митя Дрозд, прозванный за свой рост «Длиннобудылым».
— Покалечу, — упрямо повторял Степик.
Вика похолодела: вот сейчас маленький на кривых ногах приблизится к воротам и высадит их своими могучими плечами. Разумеется, цыганочка будет возвращена матери, но зато какой ценой! Этот деспот Жора не вернет ее подобру-поздорову и... Нет, ничего не может предотвратить поединка между этим кривоногим и деспотом Жорой. Все будет сегодня: и тусклый блеск ножей, и кровь на кирпичных тротуарах.
А брат цыганочки приблизился к воротам, и тугой рык потряс улицу:
— Отчини... покалечу!..
Вика видела, как встал между воротами и Степиком этот Длиннобудылый и распростер свои грабли. Но Степик извернулся и с разбегу ударил плечом в ворота.
— Разнесу... Раз... раз... — кричал он.
Вся стая сподвижников Степика навалилась на него, он хрипел, разбрасывая их. Потом он сидел у края тротуара на пыльной траве и бил кулаком по колену.
— Все равно покалечу...
Вика смотрела на Степика; он внушал ей и страх, и жалость. В самом деле, было жаль его уже за одно то, что он, такой бесстрашный, в сущности, бессилен помочь сестре. Вике было жаль этого человека, сидящего на пыльной траве.
— Надо мать кликнуть! — осенило кого-то. — Мать везде пройдет.
— Пусть Нюркина мать придет, — подхватила толпа.
— Акимовну сюда!
Вика стояла у своего мостика и дрожала: казалось, ветер, бушующий у дубовых ворот, колышет ее платье. Ей было боязно и любопытно — ни за что на свете она бы не согласилась отойти от мостика, хотя и перейти его тоже не согласилась бы ни за что на свете.
Вика видела, как к воротам подвели женщину, которую толпа назвала Акимовной, — она была не больше Вики, худенькая и остроплечая, почему-то в босоножках и черном платье. Она была молчалива и торжественна — от сознания важности своей миссии торжественна.
— Отчини ворота — мать идет, — загудела толпа.
Ворота действительно открылись, и Акимовна прошла в них.
Толпа разбрелась. Вика вернулась к Ольге Николаевне. Они вошли во двор задумчивые, грустные. Пахло пылью и подпаленным луком — где-то жарили картошку.
Вера Савельевна сидела на веранде и ела дыню-зимовку. Иногда случайная корочка падала с веранды на землю, и прожорливые утки тут же уносили корку прочь. А поодаль, у входа в свою турлучную хибару, мылся Костя Значко, которому Вера Савельевна доводилась теткой, — родные Кости погибли в годы войны. Ольга Николаевна остановилась и посмотрела на Костю. «Бедный мальчик, — подумала Викина мама, — сейчас он помоется, съест свою картошку с луком, зажжет керосиновую лампу под пыльной вишенкой, набьет карманы тыквенными семечками, пододвинет книгу и встанет из-за стола через шесть часов. Только подумать, через шесть!»