— Ну, не буду я Степик, если его не покалечу. Вот увидишь, мать! — услышала Вика голос младшего брата цыганочки. — Не буду я Степик...
И в ответ раздалось что-то робко-жалостное, что молило и убеждало, но что — понять можно было только по тону, по интонации. Вике стало страшно. Она метнулась к окну и закрыла его, а потом долго дрожала под своей простынкой и не могла согреться. Она не думала, что Степик, знаменитый Слепик, самый бедовый человек на всей Набережной, жил где-то рядом, совсем рядом. Она уснула, когда побледнела ночь и далеко-далеко за Кубанью, над взгорьем (оно видно из окна), торжественно и легко накалилась рассветная звезда. Звезда накалилась, и, точно в теплую воду залива, нагретую за день (такая вода в заливчике у рощи), легла Вика. Ей приснился сон: степной проселок, застланный толстым пологом пыли, подсолнухи у дороги, вечернее солнце, но все еще горячая тишина, и два человека, медленно идущие друг на друга, и голос: «Не буду я Степик, если не покалечу... не буду я Степик...»
Ей почудилось, что хлопнула ставня. Она встала и подошла к окну. Пол был холодный, и над взгорьем еще горела звезда — белая, совсем утренняя. Ей показалось, что она увидела Костю, — нет, таких прямых плеч не могло быть ни у кого другого.
— Костя!.. — крикнула она. — Костя, это ты?..
Он появился и исчез в листве, как камень, канувший в зеленую воду.
Да нет, это ей почудилось! Разве мог он... с его гордостью? А может быть, все-таки он? Раньше его никто не встает: в этот час он уходит на свой паровоз. Но ведь сегодня воскресенье? Нет, это не причина: иногда он работает и по воскресным дням. Да при чем здесь паровоз? Дело не в паровозе — в Вике. А может быть, все-таки в паровозе?..
Она проснулась, когда солнце уже высоко стояло над взгорьем. Она позвала мать, но той не было. Вика оделась и вышла во двор. Осторожно передвигая бочоночки, Вера Савельевна приближалась к калитке. Вика окликнула ее, но та только энергичнее заковыляла на своих непослушных ногах.
— Все... там, — неопределенно махнула Вера Савельевна в сторону калитки. — Вот видишь, и я туда иду, — она улыбнулась, показав на свой синие, в потеках ноги. — Когда приду, не знаю, но приду...
Вика выбежала на улицу.
Ворота, крашенные охрой, были распахнуты, и туда валом валил народ.
— Что... там? — обернулась Вика к Вере Савельевне. Ей почудилось, что за дубовыми воротами стряслось нечто непоправимое — сон еще удерживался в памяти.
Но Вера Савельевна не сводила глаз со своих бочоночков, точно подбадривая их, помогая им идти.
— Небось добежишь туда раньше меня. — Она действительно была похожа на черепаху, и не только тучным туловищем и маленькой головкой. — А как добежишь — и мне расскажешь...
Вика мигом переметнула через мостик и влетела во двор. Посреди двора стояла тачанка, точно такая, с какой чапаевский ординарец Петька поливал врага из пулемета, и в тачанке сидели цыганочка и Жора, оба немыслимо красивые и, главное, без тени озабоченности или тем более горя.
Вике стало вдруг так легко, что все так хорошо и счастливо кончилось, и ей захотелось сказать что-то хорошее. Она оглянулась вокруг, стараясь отыскать глазами мать, но ее там не было. Она побежала домой. На улице она встретилась с Верой Савельевной, та еще не доплыла даже до мостика.
— Ну как, москвичка? — спросила Вера Савельевна.
— Она такая счастливая, эта цыганочка... такая счастливая... И он счастливый, этот Жора... Он ее любит... — воскликнула Вика.
— Если крадет, значит, любит, — молвила Вера Савельевна.
— Но ведь ее... против воли, — возразила Вика.
— Если ты не хочешь, милая, тебя красть не будут, — улыбнулась Вера Савельевна.
— Значит... это была игра?
— А без игры, как без солнца, померли б со скуки, — сказала Вера Савельевна и проплыла дальше.
А Вика уже вбежала во двор и, увидев издали Ольгу Николаевну, закричала:
— Это же счастье, когда тебя крадет любимый человек!..
Только сейчас Вика увидела Костю. Он прошел мимо, едва кивнув ей головой. У Вики оборвалось сердце. Как некстати Вика произнесла все это и какая она, в сущности, глупая! Хотелось сесть на траву и заплакать, заплакать торько, так, чтобы тебя никто. не утешал. Да кто ее мог утешить в такую минуту, кому это было под силу? Какой все-таки деревянный этот Костя: прошел и едва кивнул ей. Какое сердце надо иметь, чтобы вот так...
А мимо двора уже неслись машины — свадьбу справляли в роще, на ее зеленых, залитых солнцем полянах, на опушке, поросшей красноталом, на пологих и круглых кубанских берегах.
— Москвичка, поехали с нами! Взглянешь, как на Кубани играют свадьбу...
Вика оглянулась: ехать или нет?