Лаворель повернулся, между тем, к де Мирамару. Его тонкое лицо и открытый лоб под белокурыми волосами, остриженными ежиком, покрылись румянцем.
— Мы чествуем сегодня двойное событие, — произнес он тихим прочувствованным голосом. — Я счастлив, что, проездом через Париж, могу принести вам свои поздравления по поводу окончания вашего великолепного труда «Гибель цивилизаций».
— Только первой части, — поправил де Мирамар.
Под шум перекрестного разговора Лаворель дал волю своему восхищению.
— Но и вторая часть будет скоро закончена, — сказал де Мирамар. — Да! Десять лет работы и усилий, доведенных наконец до конца! Попытка проникнуть во мрак нашего происхождения!.. Из всей кучи мелочей, оставшихся нам от доисторических времен, из всех этих последовательных открытий — вывести общий синтез… Какая задача! Вы правы. Сегодня я счастлив!
Его глаза искали взгляда госпожи Андело. Из всей его семьи она была единственным человеком, способным его понять, именно она, вдова гениального геолога, прозябавшего до самой смерти в неизвестности. В порыве братской солидарности он спас ее от нужды и в течение пяти лет она показала себя неоценимой помощницей и сделалась его ближайшим, хотя и безвестным для всех, сотрудником, непритязательным и скромным! Она никогда не говорила о своей печали, о своем прошлом, о своих нуждах: она жила среди них, трудолюбивая и замкнутая в себе…
Подставляя свои личики для поцелуев, Поль и Жермена обошли весь стол и скрылись за драпировкой…
В надвигавшихся сумерках угасал блеск хрусталя, и расплавлялась яркость роз, осыпавшихся от духоты…
Госпожа де Мирамар обратилась к мужу:
— Не забудьте, что вы ждете этого ученого норвежца, господина… Эльвинбьорга, если не ошибаюсь.
Он признательно улыбнулся. И, переходя в ярко освещенную гостиную, ответил на вопрос Жана Лавореля:
— Эльвинбьорг? Автор «Эпох упадка». Я его никогда не видел. Он, по-видимому, довольно странный человек… Шумный успех его последнего труда оставляет его самого равнодушным… Он мне писал, что прошлое интересует его лишь постольку, поскольку оно может принести пользу настоящему… страшному настоящему. Он изучает людей, которым удавалось задерживать упадок, возвращать силу, восстановлять… Его следующая книга будет носить название: «Герои, мудрецы и святые»… В области истории он проводит на редкость прозорливую психологию…
— История!.. Вот наука, у которой почва потверже, чем у вашей! — сказал Макс, любивший подзадоривать ученого.
— Тверже, чем у моей? — возмутился де Мирамар. — История построена на людских страстях. Надо обладать гениальным ясновидением, чтобы установить границу их лжи. Для нас же Земля раскрывается, как книга: мы разбираем уцелевшие буквы листок за листком, слой за слоем… В наших руках — скромные, но неопровержимые свидетели человеческой жизни.
— Которые все же не открывают вам всей тайны, — промолвил Шарль-Анри.
Молодые девушки переходили от одного к другому, предлагая кофе. Шарль-Анри, Лаворель и Макс окружили де Мирамара, стоявшего около камина. Его жена сидела рядом. С внимательной улыбкой прислушиваясь для вида к разговору, она мысленно распределяла программу завтрашнего дня. Губерт бросился в кресло и вытянул свою негнущуюся ногу, тяжелую, как деревянный обрубок.
— Нет, нет, спасибо, сестренка, кофе не надо! — сказал он Ивонне. — Я плохо сплю. Мне хочется спать только днем…
Он пожал плечами, подавляя зевоту.
— К чему это?.. Весь этот труд, эти разговоры, это бесполезное напряжение сил?..
Он разочарованно рассмеялся, и лицо его приняло жесткое выражение. Двадцать шесть лет, плен, лазарет, — чего он мог ожидать от жизни?..
— Молчи, Губерт! Слушай! — возмущенно прошептала Ивонна.
Раздавался лишь голос де Мирамара.
— Гибель цивилизации! — говорил он. — Эти последовательные остановки в развитии человеческой мысли… Кто знает, на какой ступени цивилизации находился материк Атлантиды перед тем, как обрушиться? Почему эпохи каменного века отделены друг от друга такими громадными промежутками времени? Какие перевороты затормозили упорное трудолюбие человека? Что может быть трагичней этих внезапных исчезновений человеческого труда?
Он все более и более возбуждался. Подметив усталость его глаз, госпожа Андело бесшумно встала, чтобы погасить люстру. Канделябры исчезли. Позолота потускнела. При мягком свете абажуров гостиная стала уютней.