В нескольких шагах от колодца я построил большой деревянный желоб, который у меня постоянно был наполнен водой и который ежедневно посещался самыми необычайными стаями разноперых птиц, начиная с эму и кончая подобием наших милых воробушков. Громадные змеи, от 10 до 15 футов длиной, часто отгоняли от желоба злополучных кенгуру, и порой вокруг этого желоба жаждущая толпа животных была так велика, что некоторым из несчастных приходилось ожидать по несколько часов очереди утолить свою мучительную жажду, а многие умирали, даже не дождавшись очереди. Я помню, что это обстоятельство и тогда уже поразило меня как нечто ужасное, тем более что я почти постоянно находился в такое время у желоба и отгонял тех птиц, гадов и животных, которые успели напиться, заставляя их уступать место ожидавшим, и всякий раз, когда замечал, что в дальних рядах кто-нибудь окончательно изнемогал от жажды, спешил подставлять мех с водой для поддержания угасавшей жизни. Обыкновенно эти посетители моего желоба меня совершенно не замечали, но точно инстинктивно сознавали, что я их общий благодетель. Конечно, мне приходилось плотно накрывать отверстие моего колодца, иначе вся поверхность воды была бы завалена скелетами различных животных и птиц.
Однако меня, быть может, спросят, почему я так заботился о всех четвероногих, крылатых и пресмыкающихся, снабжая их водой в то время, когда вода являлась таким ценным продуктом; но на это весьма легко ответить: если бы я допустил подохнуть всем этим животным, то я и все мои чернокожие, оставшись без пищи, принуждены были бы умереть от голода, – а это было бы, пожалуй, даже хуже смерти от жажды. Самыми неблагодарными созданиями оказались, на мой взгляд, змеи. Нередко они с умыслом залегали в самый желоб, сворачивались в нем клубом и не подпускали к нему ни птиц, ни других животных. Я всегда знал, когда что-либо подобное случалось, так как около желоба подымалось страшное волнение и крики, издаваемые возмущенными и негодующими пернатыми. Тогда я спешил к месту происшествия и изгонял непрошеных гостей самодельной деревянной вилой. Однако я никогда не убивал зачинщиков всей этой сумятицы, так как и без того уже они околевали во множестве. Не только животные, птицы и пресмыкающиеся умирали от жажды, но даже и самые кусты, деревья и травы засыхали, что являлось новой немалой бедой, а именно: причиной страшных степных и лесных пожаров. Заговорив о лесных пожарах, я должен сказать, что нам часто приходилось видеть, как огонь свирепствовал в наших горах, иногда по целым неделям, опустошая пространства в несколько десятков миль. Что же касается нас и нашего селения, то мы ограждали себя, оцепив свое жилище и всю нашу местность точно кольцом совершенно оголенного и нами самими выжженного пространства. Это, конечно, спасло нас от пожаров, но зато мы порой положительно задыхались от нестерпимой жары, приносимой палящим дыханием знойного ветра, что, в связи с нещадно пекущим солнцем, сжигавшим землю и раскалявшим воздух, – и скудостью воды, сделало жизнь здесь совершенно невыносимой.
Быть может, эти климатические условия немало влияли на бедного Бруно, о котором я теперь хочу сказать несколько слов. К этому времени он стал заметно слабеть, казался каким-то унылым; впрочем, с самой смерти Гибсона он уже был не тот, что прежде, хотя я по-прежнему продолжал пользоваться его удивительной смышленостью для того, чтобы удивлять ею чернокожих.
Одной из моих обычных привычек было запрятать в присутствии Бруно так, чтобы он видел, какой-нибудь предмет, вроде моего томагавка, где-нибудь вблизи дома, и затем отправиться куда-нибудь в лес или в горы в сопровождении моих чернокожих. Пройдя несколько миль от дома, я вдруг делал вид, что забыл дома тот или другой предмет, и приказывал Бруно отправиться за ним и принести мне его, сопровождая свое приказание различным таинственным нашептыванием. Умное доброе животное всегда понимало, что от него требовали, и через час-другой возвращалось ко мне и клало к моим ногам в присутствии всех туземцев требуемый предмет, после чего с видом наивысшего равнодушия принимало лестные о себе отзывы и похвалы моих чернокожих спутников. Бруно был действительно чрезвычайно умная собака; так, например, он никогда не забывал, что нужно делать всякий раз, когда мы встречали на своем пути новое племя туземцев, с которыми мы еще не успели познакомиться. Он каждый раз вопросительно поглядывал на меня в этих случаях и как только видел, что я начинаю проделывать свои акробатические штуки, тотчас без всякого понуждения с моей стороны проделывал весь свой репертуар кувырканий, прыжков, лая и катанья кубарем через голову, с удивительной энергией и одушевлением.