Однажды, когда все мы расположились на отдых у подножия большой скалы, я от нечего делать стал, почти машинально, обкалывать своим томагавком голый камень скалы. Вдруг кусок камня отскочил, обнаружив ярко-желтую блестящую полосу благородного металла. Я вскочил на ноги от удивления и в тот же миг сообразил, что вся эта скала была чрезвычайно золотоносной и что у меня перед глазами лежит громадный самородок, который, если бы его извлечь, оказался бы настолько велик, что его насилу могли бы снести два человека…
Проходила неделя за неделей, а мы все продолжали свой путь, направляясь к югу. Понятно, что с течением времени мои чернокожие, один за другим, стали возвращаться обратно к своим домам и семьям, но за это время я успел уже окончательно слиться и сродниться с другими племенами туземцев и теперь уже без всякого труда переходил от одного племени к другому, всецело рассчитывая на свое знакомство с характером и нравами туземцев и прибегая постоянно к своему обычному репертуару гимнастических упражнений. По прошествии месяца я дошел наконец до опаленных, или меченых, деревьев и затем пошел прямо на запад.
Со мной не случилось за это время почти ничего такого, что стоило бы рассказывать; я неотступно держался своего намеченного пути в продолжение восьми или девяти месяцев – и вот наконец-то я увидел несомненный признак близости цивилизованных людей, потому что по пути мы постоянно встречали такие предметы, как ржавые жестянки из-под мясных консервов, старые газеты, изношенное и сильно изъеденное муравьями платье, то есть отдельные части одежды и множество других признаков жизни пионеров.
В один прекрасный день около полудня я завидел на расстоянии 500 или 600 шагов впереди себя лагерь белых людей, который тотчас же узнал по холщовым палаткам. Я поспешил остановить своих чернокожих спутников, приказав им не двигаться с места, между тем как сам отправился на маленькую рекогносцировку. Странно сказать, вид этих палаток не особенно взволновал меня, я ведь уже встречал исследователей еще в местностях Кимберли, и, кроме того, я так долго ожидал этого, что был только удивлен, что этого не случилось раньше. Бродя вокруг лагеря этих людей, видимо европейцев, в одежде, принятой пионерами и исследователями, мне вдруг сделалось совестно своей наготы, и я вдруг понял, что в таком виде не могу явиться к ним, что мне необходимо подходящее одеяние. Теперь, наученный горьким опытом, я знал, насколько следует быть осторожным, когда приближаешься к людям цивилизованным. Это доказала мне моя встреча с экспедицией Жиля. Вернувшись к своим чернокожим друзьям, я сказал им, что повстречал наконец людей моего племени, но до поры до времени не желаю еще пристать к ним – и, избрав двоих самых ловких и смышленых туземцев, сказал им, что мне нужно достать одежду белых людей, и научил их тихонько подползти к лагерю белых, снять пару брюк и сорочку, которые повешены, вероятно для просушки, за палаткой, и взяв эти вещи, принести их мне. Мои дикари с видимым наслаждением ухватились за это поручение, но когда они вернулись по прошествии нескольких минут, то принесли с собой только одну рубашку, так как брюки сам владелец успел убрать раньше прихода моих чернокожих приятелей. Их чрезвычайно смешил мой вид, когда я надел принесенную ими рубашку, и действительно, принимая во внимание, что эта рубашка являлась единственным предметом одеяния, я, вероятно, представлял собою довольно забавную фигуру. Но вот явилось новое затруднение – не мог же я, в самом деле, явиться к этим людям в украденной у них же рубашке, – и я решил распроститься здесь с моей чернокожей свитой и отправиться одному разыскивать другой подобный лагерь пионеров.
Через день-другой я наткнулся на второй такой лагерь белых и на этот раз решился подойти и объяснить, кто я такой. Однако прежде чем решиться на этот шаг, я соскреб со своего лица всю ту черную глину, которая облепляла все мое тело и лицо по манере дикарей, опалил насколько следует свои волосы и бороду с помощью головешки, бросил мой лук и стрелы, которые являлись теперь единственным моим оружием, и смело направился к лагерю.
Человек пять-шесть загорелых, с медно-красными лицами англичан сидели перед палаткой вокруг костра и, как видно, ужинали в тот момент, когда я приблизился к ним. Когда они заметили меня, то все слегка вздрогнули от удивления и недоумения, но затем разразились громким смехом, полагая, вероятно, что это какой-нибудь из их черномазых слуг вздумал подшутить над ними. Между тем очутившись на расстоянии всего нескольких шагов от них, я крикнул по-английски: