Стены хижины я сделал из неотесанных бревен, все щели были замазаны глиной. Я сказал, что построил себе хижину. Это не совсем верно — строил ее не я, а Ямба и туземные женщины под моим присмотром и руководством. Такого рода труд считался здесь унизительным для мужчины и главы семьи. Я не мог рисковать уважением туземцев и поэтому-то ограничился ролью инструктора постройки. Сама хижина была, собственно, мне мало нужна, я строил ее так, больше для развлечения.
Прошло немного времени, как я поселился в этой долине, и я был избран вождем одного местного племени, в котором насчитывалось до пятисот мужчин (женщины в счет не шли). Я не отказался от этого громкого звания — ведь я не собирался вскоре покинуть эту местность.
Слава о моих подвигах разнеслась на много сотен километров вокруг. Каждое новолуние я устраивал у себя нечто вроде приема для приходивших ко мне, нередко очень издалека, туземцев. То племя, которое выбрало меня вождем, уже имело одного вождя. Но мое положение было исключительное, я пользовался значительно большим влиянием. Этим я был обязан моим подвигам и слухам о моих «колдовских» способностях. Я не только принимал участие во всех военных советах племени, но даже и в чужих племенах имел большое влияние.
Свое жилье я старался всячески украсить. Я даже сходил за несколько десятков километров с намерением добыть ростков виноградной лозы. Они прекрасно принялись у меня, но ягоды сохранили свой остро-кислый вкус, так что были мало съедобны.
Из гнезда я вынул почти оперившегося молодого попугая-какаду. Он был белый с большим желтым хохлом. Этого какаду я обучил кое-каким простеньким фразам, вроде «с добрым утром», «как вы поживаете». Этот какаду был мне очень полезен. Я употреблял его в качестве приманки на охоте.
Я брал его с собой в лес, сажал на сучок, привязав, на всякий случай, ремешком за ножку. Своей неугомонной болтовней он привлекал своих сородичей. Те слетались со всех сторон, а я стрелял их из лука.
Я обзавелся вскоре целым зверинцем. Кроме какаду у меня жили и разнообразные маленькие попугайчики: зеленые волнистые попугайчики, прелестный хохлатый попугайчик — какаду-нимфа. Одно время у меня был даже полуручной кенгуру. Этот зверинец доставлял мне немало хлопот, но в то же время он очень скрашивал мою жизнь.
За это время мне пришлось понаблюдать много различных туземных обрядов и празднеств. Помню один из них, особенно оригинальный.
Около времени наступления нового года справлялся большой праздник. На него собирались туземцы со всех окрестностей. Устраивались состязания в метании копий, в беге, в бросании бумеранга. Затевались грандиозные облавы на кенгуру и прочего зверя. Корреббори сменялись один другим. И вот, после целого ряда всяких торжеств, туземцы собирались на большой лужайке. Устраивался «великий корреббори», а после него все усаживались, поджав под себя ноги, полукругом на траве. Впереди — старые и почетные воины, сзади них — молодые воины, потом просто молодежь, далее — женщины, а за ними и дети. В центре этого полукруга разводится огромный костер. Некоторое время все сидят молча. Затем начинают воспевать подвиги давно умерших прославленных воинов и героев. Монотонному пению отдельных воинов подтягивают все присутствующие. Пение сопровождается покачиванием голов и хлопаньем ладонями по бедрам.
Молодые воины встают и устраивают пляску. Чем дальше, тем громче становится пение, сильнее и сильнее раздается хлопанье ладоней. Пляшущие двигаются все быстрее и быстрее. Возбуждение все растет и растет. И вот — около костра появляются три-четыре старухи. Они очень стары и тощи, их кожа напоминает иссохший пергамент, жидкие волосы всклокочены, а глаза глубоко ушли в орбиты. На них нет никаких украшений, и они больше похожи на обтянутые кожей скелеты, чем на живых людей.
Старухи начинают кружиться вокруг костра. Затем они падают на землю, растягиваются… Мгновенно наступает гробовая тишина — пляски, пение прекращаются. И вот тогда-то старухи начинают завывать глухими голосами, называя имена убитых воинов…
Немного спустя все это начиналось снова. Таких «сеансов» устраивалось несколько. Этот обряд являлся последним. На другой день все собравшиеся расходились по домам.
Старухи, которые являлись обязательными и главнейшими участницами этого обряда, пользовались у туземцев репутацией «колдуний». Они жили совершенно особняком, в пещерах, и только изредка принимали участие в общих делах племени. Собственно «колдовского» в них было мало, но туземцы их чрезвычайно боялись и относились к ним с большим уважением. Они считали их прямо-таки всемогущими. Я не очень-то старался разуверить в этом туземцев, ведь и я-то сам пользовался у них репутацией «колдуна». И это-то и давало мне все те преимущества, без которых я вряд ли смог бы прожить и год среди этих диких племен.
Теперь скажу несколько слов о моих детях. Они были большим утешением и отрадой в моей жизни. Конечно они были полукровные, метисы, в них было многое от матери-туземки. От меня они унаследовали, прежде всего, форму рук и ног. Я воспитывал их не на туземный лад, а на европейский, понятно, насколько это было возможно в моих условиях жизни. Я обучил их английскому языку. Этот язык был больше в ходу в Австралии, чем мой родной французский. Я часто рассказывал им о том, как живут люди в других странах, рассказывал и о своей жизни в Европе. Я говорил им, что надеюсь когда-нибудь увезти их отсюда и показать им все, о чем рассказываю.
Часто я рисовал им палкой на песке изображения различных птиц и зверей. Такие рисунки вызывали восторг не только у моих детей и детей туземцев; взрослые — и те приходили в восхищение.