Я подкрался и стащил их. Теперь у меня была одежда, меня не приняли бы за туземца. Но как мог я придти в лагерь одетый в украденные в нем штаны и рубашку? Этого нельзя было сделать. И вот я решил идти и искать другой лагерь. Я был уверен, что этот лагерь не единственный, что где-нибудь по соседству я найду и другой.
И правда — через день-другой я наткнулся на новый лагерь. Прежде чем подойти к нему, я соскреб с себя ту глину, которой было обмазано мое тело, бросил свой лук и стрелы, вообще постарался придать себе более «обычный» вид. Затем я смело направился к лагерю.
Человек пять-шесть сильно загорелых англичан сидело у костра. Заметив меня, они вздрогнули от неожиданности, а затем громко расхохотались. Они приняли меня за одного из сопровождавших их туземцев и решили, что он, одевшись в платье белых, вздумал подшутить над ними. Очутившись в нескольких шагах от них, я воскликнул на английском языке:
— Алло! Не найдется ли у вас, приятели, местечка и для меня?
Все они были так поражены этой неожиданностью, что не могли даже ответить сразу на мое приветствие.
— О, да! Садитесь с нами, — проговорил немного спустя один из них.
Я присел к костру. Тотчас же начались расспросы.
— Вы были на разведке? — спросил один из них.
— Да, — ответил я. — Я был долго в отсутствии.
— А где же ваши товарищи?
— У меня не было товарищей. Я странствовал один.
Они переглянулись, подмигнули друг другу и начали недоверчиво улыбаться. Затем один из них начал расспрашивать меня, не находил ли я золота.
— Сколько хотите, — ответил я. — Золота здесь очень много.
— А с вами есть оно? Далеко ли вы заходили в пустыню?
На это я сказал, что я долго бродил по Центральной Австралии, но носить с собой золотой песок или самородки я никак не мог: у меня не хватило бы сил таскать с собой такие тяжести. Такого рода слова только усилили их веселость. Наибольших размеров она достигла после моего вопроса:
— А который теперь год?
Вместо ответа один из них злобно сострил, а его остроту весело приветствовали все остальные. Я начинал думать, что если цивилизация готовила мне такой прием, то лучше было бы мне остаться с моими туземцами.
Однако спустя несколько минут обхождение этих людей со мной заметно изменилось. Было ясно, что они принимали меня за безобидного полоумного, который только что выбрался из глухих дебрей. Я убедился в том, что мое предположение правильно, когда увидел, как один из золотоискателей, показав глазами на меня, потрогал себя пальцем по лбу.
Я решил не говорить этим людям о себе ничего, так как был уверен, что чем больше я им расскажу, тем больше они будут убеждены в моем сумасшествии. Они предложили мне поесть и советовали мне провести с ними ночь. Я отклонил их предложение, но от пары брюк, которые они мне подарили, не отказался. Они давали мне еще сапоги, но я отказался от них. Я не знал, смогу ли я, столько лет ходивший босиком, ходить в них. После этого золотоискатели рассказали мне, что я встречу еще много отрядов по направлению к югу и западу. Тогда я попрощался с ними и ушел в лес, где и переночевал.
Затем я двинулся по направлению к Моун-Маргарет (дорогу мне указали золотоискатели). По дороге я то и дело находил кирки, лопаты и другие предметы, потерянные золотоискателями, а то, может быть, и просто брошенные ими. Я не стал заходить в небольшой городок Моун-Маргарет, а миновал его и пошел дальше к Суссерн-Кросс, а оттуда к Кульгарди.
Побродив полдня в этом городе, я направился в Перт, большой город в Западной Австралии. Там мне сказали, что для меня всего лучше будет отправиться в Мельбурн, так как там я всего легче найду судно, которое сможет доставить меня в Европу. Я не обращал уже на себя особого внимания — одетый в рубашку и штаны, загорелый, обросший, я мало чем отличался от бродивших тут и там золотоискателей, во множестве съезжавшихся в эти места.
В Мельбурне у меня произошел забавный разговор с французским консулом. Я обратился к нему на отвратительном французском языке: — Я был француз, но за эти годы я совсем разучился говорить по-французски. С моими англичанками я говорил по-английски, Ямбу также обучил английскому языку. Я сказал ему, что я — французский подданный и желал бы вернуться на родину. Мне было очень трудно говорить по-французски — не хватало слов. Тогда я перешел на английский язык. Консул терпеливо ждал, пока я кончу, и глядел на меня очень подозрительно.
— Вы требуете, чтобы я вам доставил возможность вернуться на родину на том основании, что вы — француз? — спросил он меня.
— Да, именно так, — ответил я по-английски.
— Прекрасно, — холодно продолжал он, отворачиваясь от меня. — Но вот что я вам посоветую: когда вы станете уверять еще кого-нибудь в том, что вы — француз, не говорите по-английски. Вы на этом языке говорите гораздо лучше меня.
Я попытался разъяснить консулу свою историю, рассказал ему о кораблекрушении, но когда сообщил ему, когда это случилось, он засмеялся. Я ушел от него, ничего не добившись.
Побродив несколько дней по городу и питаясь подачками, я отправился в Сидней, а оттуда в Брисбан.
В мае 1897 года я очутился в Виллингтоне, в Новой Зеландии, где, как мне сказали, я мог найти прекрасный случай отплыть в Англию. И действительно, вскоре я отбыл на судне Новозеландской компании пароходства.
В марте 1898 года я прибыл в Лондон.
